на то, что трансцендентное соглашение будет основано на танце. Его удаленность от народа и страх отсутствия любви к ближнему, к простому человеку, всегда сопутствовала ему, и понятно, почему Петру как человеку, выросшему в среде московской интеллигенции, этот режиссер пришелся по душе; Петру нравилась герметичность, закрытость этого мира, который нравился себе именно этой закрытостью.

Видно, что любить людей, по-настоящему, ему дается с очень большим трудом, и это натужное веселье, которое начинается в конце после того диалога, который является настолько ключевым для Стиллмана, насколько может быть финальный диалог в последнем фильме режиссера, призвано закрыть отсутствие подлинного чувства к своему ближнему, вернее, далекому.

Для нас как-то стало привычно гордиться своей ненародностью, Петр понимал, что это сближает его с теми представителями интеллигенции, которых лютым отторжением всегда встречал на своем пути; в этом процессе поиска отличия, которое составляло суть его идеи, повернул свой характер туда, где и четвертая четверть ХХ века не была представлена ни упадочными предшественниками артхауса 2000-х, ни студийным голливудским продуктом. Другими словами, Петр стоял вне дискуссии между поклонниками Бергмана и Тони Скотта, точно как третий человек. В тот день, что интересно, в Москве и по всей России шел очередной «марш миллионов», а Петр, в субботу зайдя с утра на Фэйсбук, выложил материал об открывшемся, кажется, в Австрии кафе для любителей кошек, написав, что в наших ресторанах предпочел бы видеть это вместо курильщиков. К тому времени я дал себе зарок не говорить и не писать ничего, что подразумевало бы некоторый объект негатива. Пожалуй, это было нашим главным расхождением: я всегда испытывал определенное недоверие к кошкам, и кошатникам и всем, что связано с кошками, но третьим пунктом было то, что из вежливости и уважения к его таланту я не испытывал потребности в том, чтобы сказать ему об этом прямо или тем более косвенно. Другими словами, мне хотелось поговорить с Петром об этих фильмах в тот день, но я не знал, как это сделать, не обидев его и не показавшись человеком, который пришел исправить его неточности, даже несмотря на искреннее желание ему помочь, тем более, учитывая это желание, которое вызвало бы в нем, почти наверняка, реакцию отторжения. Это была одна из самых, как ее понял я, важных проблем в жизни Петра: все люди, которые его знали, проникались к нему таким уважением, что у него, по-видимому, никогда не было рядом человека, который мог бы хорошенько прочистить те его мозги, какие периодически встречались мне на протяжении последнего десятилетия с небольшим. Если пользоваться выражениями, которые вызвали бы scornful remark среди моих бывших друзей, этот фильм вызвал у меня столь малое эстетическое переживание, что я даже заволновался, не лежит ли причина во мне. Моя собственная дилемма была в том, чтобы найти любовь к тому, что, по моему убеждению, было заблуждением.

В ночь с 15 на 16 сентября я придумал кинотеатры-студии.

THE CONVINCER — 16

Это я вообще не смог смотреть; агент страховой компании попадает в серию передряг в зимнем штате Висконсин; две сестры Спрекер, похоже, сильно не любят мужчин.

Культовый статус первого фильма Джилл Спрекер в узких кругах был во многом продуктом Петра, для которого тот фильм стал одним из любимых на определенном этапе жизни.

Во всех трех случаях я прочитал рецензии Роджера Иберта, которого не читал уже давно. Он в это время влепил две звезды фильму «Космополис», что еще раз заставило задаться вопросом об интеллекте этого всеамериканского знатока. В фильме по Рэттигану один абзац начинался с фразы: «Ни один из этих двух мужчин не является злодеем».

В конце вдруг объяснение ingenious поворота, который сделал нас дураками, заставив смотреть на то, чему мы готовы были поверить, con game.

Иберт начал рецензию с того, что в конце объясняется сюжет.

16 сентября я пересматривал «Малену» и придумал роль для Моники Беллуччи в своем сценарии про Москву.

17 сентября у меня был день разъездов: я взял с собой диск «Между», чтобы отправить Тамаре, но на почте была очередь, и я сначала поехал по делам, купив с собой в дорогу «Советский спорт», чтобы почитать о футбольном уикэнде в чемпионате России. В метро была девушка с горбинкой на носу в черных сапожках, она встала напротив, а потом когда я встал рядом с дверью перед своей станцией, подошла и стала производить всякие действия со своими волосами и поворачивать голову потому, что якобы разглядывала что-то в другом конце салона, на самом деле она хотела показать мне свое лицо, но все же боясь смотреть мне в глаза, в ушах у нее были наушники, чтобы защититься. Я вышел на «Площади революции» и дошел пешком до «Тверской галереи», где купил зонт-трость, потом дошел до фонда Станиславского и забрал билеты на «Божественную комедию» Някрошюса. Оттуда поехал на «Краснопресненскую» за билетами на матч «Спартак-Барселона» и еще не доходя до магазина увидел конец очереди из нескольких десятков человек. Оттуда на «Озон», где забрал заказ из нескольких DVD, и на рынке купил болванки и коробки, чего давненько не делал. Уже на «Братиславской» съездил на рынок за ковролином, но сбежал оттуда поскорее и вернулся к метро, так как забыл положить деньги на карточку. Там была современная девица в облегающем трико без юбки, которая не могла дождаться очереди и пошла к банкомату, который еще чинили, когда я вошел. Во второй половине дня разбирался со всем этим. Заказал несколько блю-рэев на Амазоне и книги о Штрауссе и Лоренсе на Abebooks, где не делал заказов еще с января.

18 сентября я начал делать «Розалинду» и придумал идею с пьесой.

Вечером с отцом проговорили целый час, о судьбах современного театра и развитии киноведения в ХХ веке, а потом я краем глаза смотрел за позорищем «Зенита» в Малаге.

18 СЕНТЯБРЯ

В «Афише» появилась статья об актере Тэйлоре Китче, которая, с одной стороны, возрождает жанр «творческого портрета», а с другой — говорит в нем какое-то новое слово. Я стараюсь читать о кино в Интернете только по диагонали, чтобы не вляпаться во что-нибудь, но и так успел уловить, что статья содержит киноведческое зерно, и испытать embarrassment за автора, который уверенно и со знанием вопроса подводит к аналогии между состоянием звездной системы Голливуда (в последние лет 50) и образностью гей-порно. При этом я подозреваю, что идея, от которой отталкивается критик в своем анализе, по-видимому, очень точно,