– Говорю это к тому, что очень неплохо было бы представить эти самые останки в суд как вещественные улики. Понимаете, одно дело – объяснять судьям что-то на словах и совсем другое – показать. Он большой?

– Около метра в длину. В высоту – сантиметров семьдесят.

– Отлично. Простите, может быть, это звучит бестактно, но наверняка вид обгоревшего прибора будет эффектен. Все-таки – где они, эти останки?

– Честное слово, мне неприятно обо всем этом говорить.

– Понимаю, Валентин Петрович, очень хорошо понимаю. Еще раз простите, но так уж получается, что сейчас наши интересы противоположны. Они что, эти останки, на заводе? На этом. стенде?

– Видите ли, я приехал в Петербург во вторник, когда все было кончено. Но. Субботин, успевший к месту пожара одним из первых, как только все потушили, сразу кинулся к испытательному стенду. И. несмотря на то что от генератора остались обломки, тут же перевез все, что осталось, к себе.

– Куда именно «к себе»? Домой?

– Он поместил станину и кожух во дворе, в сарае. Объяснил, что не мог мириться с пропажей. Я его отлично понимаю – Василий Васильевич хотел сохранить хоть что-то. Хотя. Ясно, что обгоревший кожух не представляет никакой ценности.

– Это очень хорошо. Извините еще раз, Валентин Петрович, но других слов у меня пока просто нет. Экспонат для суда прекрасный. А. Что, собственно, представлял собой этот генератор? Откуда возникла сама его идея?

– Изготовить генератор попросило Морское ведомство.

– Он что, был им нужен?

– Был, и очень, но… это долгий, трудный, а главное – очень специальный разговор. Может быть, ограничимся моим первым ответом?

– Можем ограничиться, и все-таки – вкратце?

– Хорошо, попробую вкратце. Об изобретении радио Александром Степановичем Поповым вы, конечно, знаете?

– Безусловно.

– Поясню: открытый Поповым принцип радиосвязи прежде всего был использован для нужд военноморского флота. Так вот, одно время радио выполняло нужную для флота функцию, но потом. При всех достоинствах оно обладало серьезным недостатком: связь могла действовать лишь на небольших расстояниях. Ее даже называли «рейдовой радиосвязью». – Забывшись, спросил сам себя: – В чем же была причина недостатка.

– Да – в чем? – повторил Пластов.

– Причина. Причина была в том, что Александр Степанович предложил возбуждать высокочастотные колебания искрой. Но при излучении радиосигнала искра не могла дать антенне достаточной мощности. Поэтому все радиосигналы принимались, да и сейчас принимаются лишь на коротких расстояниях. Флоту же, настоящему боевому флоту, как воздух нужна связь типа радио, но действующая на больших расстояниях. Практически – на безграничных.

– Так уж на безграничных?

– Представьте себе, именно на безграничных. Расчет простой: если импульс, выходящий из антенны, будет достаточно мощным, его сможет принять приемник, находящийся практически в любой точке земного шара.

– Вы говорите какие-то невероятные вещи.

– Тем не менее это факт. Научный, обоснованный расчетами.

– И что… этот ваш генератор мог все это делать?

– Мог.

– Как я понял, он мог возбуждать импульсы любой мощности?

– При дальнейшей разработке – и любой мощности. Но что в этом? Теперь его просто нет.

– Подождите. Но ведь это же. Это же что-то сверхъестественное? Валентин Пет.

– Хватит, я не могу больше об этом говорить! Хватит, ради бога, умоляю, перестаньте! Вкратце я объяснил – и достаточно! Ну? Давайте о чем-то другом.

Вдруг подумалось: Глебов. Еще не понимая, в чем дело, Пластов почувствовал подвох. Ну да, по всем признакам Глебов не был заинтересован, чтобы изобретение Вологдина сохранилось. Не был точно. Вспомнились слова владельца завода: «До таких громких слов, как „изобретение11“, еще далеко». Раньше он не придал этим словам особого значения, теперь же. Наверняка об отношении Глебова к генератору знает не только он. Значит, всегда найдется свидетель, который подтвердит этот факт в суде. Получается – Глебов просто-напросто подставил его под удар?

Вологдин повернулся:

– Простите ради бога, давайте о другом. Слушаю вас?

– Давайте о другом. Вопрос важный: какие у вас отношения с Глебовым?

– С Глебовым? Самые нормальные, а что бы вы хотели? Безусловно, я очень благодарен Николаю Николаевичу. Он взял меня на завод, дал хорошую должность, позволил заниматься любимой работой. Собственно, почему вы об этом спрашиваете?

– Видите ли. В разговоре со мной Глебов крайне низко оценил вашу работу. В частности, он сказал: «Это еще нельзя назвать изобретением». В чем дело?

– Нельзя назвать изобретением? Ну, ну. Думаю, если Николай Николаевич хотят-с – оне-с вправе называть мой генератор как угодно. Болванкой, поделкой, машинкой для точки карандашей… И все-таки – охулки на руку не положу, лично для меня Глебов сделал много. Как говорится, пригрел и выпестовал. – Приложил обе руки к груди, закачал головой: – Арсений Дмитриевич, рад принять в любой другой раз, но сейчас – увольте, а? Отпустите душу на покаяние? Плох я сейчас для расспросов, вы же видите? Пожалуйста…

Выйдя из квартиры Вологдина на лестничную площадку, Пластов остановился. Показалось: кто-то побежал наверх. Прислушался – как будто тихо. Постоял. Все-таки он отчетливо помнит: как только вышел из квартиры на лестницу, раздались быстрые шаги. Слежка? Нет, вряд ли кто-то следит за ним, скорее играют мальчишки. Подождал, спустился вниз, пошел по Съезженской к трамваю. Стал переходить улицу, мельком повернул голову – и снова показалось: кто-то идет следом. Теперь уже он был настороже; делая вид, что сворачивает к трамвайной остановке, чуть изменил наклон головы, боковым зрением заметил: какой-то человек, шедший метрах в тридцати сзади, скрылся в подъезде. Сама Съезженская пуста, прохожих почти нет, только впереди, на остановке, – оживление. Человек, шедший за ним, спрятался, и нет никакого сомнения: он за ним следит. Причем – с момента, когда он вошел в квартиру Вологдина, может быть, и раньше, но с этого момента – точно. Вспомнился пустырь, двое с ножами – они? Не исключено. И все-таки вряд ли, там была глухая пустошь, напали эти двое на него не наверху, а в яме, когда он был надежно скрыт от посторонних глаз. Здесь же – открытая улица, впереди люди, можно позвать на помощь. Пока ничего сзади нет, но главное он установил: кто-то за ним следит. Так как сейчас он собирается подъехать к Московской заставе, в полицейскую часть, лучше случая не придумаешь: во-первых, можно проверить, насколько важно для наблюдающего не потерять его из вида, во-вторых – попытаться увидеть, кто же именно этот наблюдающий. Продолжая двигаться к трамвайной остановке, он еще издали заметил трамвай и чуть сбавил шаг. Хвосту сейчас должно казаться – он не собирается сесть. Вот два по-летнему открытых, погромыхивающих на стыках вагона остановились, люди стали выходить – и тут же Пластов побежал. Как будто он рассчитал точно, даже если наблюдающий выбежит, вскочить на подножку трамвая он не успеет. На бегу Пластов услышал звонок кондуктора, толчок буферов, ускорил бег, незаметно нагнул голову и увидел, как сзади, надвинув на глаза шляпу и прикрываясь газетой, из подъезда выскочил человек. Еще прибавил, оглянулся – уйти не удается, человек уже метрах в пятнадцати и продолжает быстро сокращать расстояние. Вскочив в полупустой вагон, Пластов прошел в середину, сел и увидел, как человек в надвинутой на глаза шляпе догоняет трамвай. Вот бежит рядом, держась за поручни. Лица не разглядеть, ничего общего с теми двумя, единственное – апашеский налет придает сдвинутая на нос шляпа. Одет, как обычно одеваются петербуржцы этого возраста из общества, – белые брюки, белый жилет, полосатый английский пиджак. Вот пружинно вскочил на подножку, не посмотрев в его сторону, поднялся на заднюю площадку. Отвернулся. Стоит, покачиваясь в такт движению. Пластов сделал вид, что не смотрит туда; конечно, хотелось бы разглядеть лицо, но ничего – посмотрим, как поведет себя этот апаш у Московских ворот. На полицейского филера не похож, тогда – кто это? Кажется, взявшись за защиту интересов Глебова, он кому-то очень мешает, но ведь, в конце концов, он только адвокат, что надо от него всем этим людям? Любопытно: человек, стоящий на задней площадке, все рассчитал, его лица Пластов в любом случае не увидит. Единственное, можно выйти на площадку и спросить напрямик: почему человек за ним следит? Нет, конечно, глупо, в лучшем случае тот ответит, что никому не возбраняется прыгать в отходящий трамвай, но ведь может быть что-то и хуже…