После ночи, проведенной лежа в обнимку на лошадиных попонах, мы с Матильдой хотели спать и дремали в седлах. Однако Дормидонту вскоре надоело идти молча, он приотстал, под видом помощи взял моего коня под уздцы и завел разговор «за жизнь». Обращался он исключительно ко мне, принципиально игнорируя малолетнего корнета. Говорил он, как и все безграмотные люди, плохо, употреблял слова, как Бог на душу положит, так что сначала я вообще не понимал, о чем идет речь. Потом разобрал, что мужик сетует на жизнь, родственников, барина, неурожаи, падеж скота, Господа, короче говоря, на весь свет.

Слушать наши бесконечные русские жалобы о бедах и несправедливостях всегда грустно. Возникает чувство, что нас преследует неведомый рок, будто не мы сами загоняем себя в угол, чтобы потом выбираться из него с неимоверными усилиями.

За разговорами мы, наконец, выехали из леса на открытое место, похоже, поле под парами. До следующих посадок было с полверсты, и преодолеть это расстояние нужно было быстро, чтобы нас никто не застал на открытом пространстве.

Мы стояли как богатыри на распутье, не зная на что решиться.

Ехать через поле хотелось, а объезжать его лесом было очень далеко.

— Что будем делать? — спросил я спутников, но мне никто не успел ответить.

Затрещали кусты, и к нам на опушку выехал французский лейтенант. Рука невольно потянулась к пистолету, но я успел удержаться от угрожающего жеста и сумел изобразить на лице приветливую улыбку. Что делал француз в такой глуши, было непонятно. Он же весело улыбнулся и поздоровался. Матильда ему ответила, а мы с Дормидонтом только поклонились.

— Заблудились, господа? — спросил он, исподволь рассматривая нас.

Лейтенанту было лет двадцать пять, и выглядел он бодрым и довольным жизнью.

— Нет, мы возвращаемся в свой полк, — как уговаривались, ответила Матильда.

— Странно, — сказал он, — Калужская дорога совсем в стороне, — вы, корнет, ничего не путаете?

Француженка бросила на меня быстрый взгляд, но я ничем ей помочь не мог, стоило бы мне сказать два слова, и с нами все стало бы сразу ясно.

— А вы что здесь делаете? — спросила она.

— А это, милый юноша, не ваша забота! — засмеялся офицер, потом стал серьезным и спросил, глядя на Дормидонта. — Где-то я этого мужика уже видел!

Тот понял, что разговор идет о нем, поклонился и поздоровался:

— Доброго здоровьечка, ваше сиятельство!

Лейтенант остро посмотрел на нас, незаметно подбираясь рукой к сабельной рукояти и, улыбнувшись, спросил Матильду:

— О чем говорит этот мужик?

— Он с вами здоровается, господин Фигнер, — вместо нее по-русски ответил я.

— Фигнер? — переспросил лейтенант, опять нас осмотрел и так захохотал, что едва удержался в седле. — Так вы не французы? — отсмеявшись, как мне показалось, с легким разочарованием, спросил он. — То-то, я смотрю, что тут делает такая странная компания! А с чего вы решили, что я Фигнер? Мы разве знакомы?

— Нет, но Александр Никитич упоминал, что ваш отряд где-то рядом, нетрудно было догадаться.

— Сеславин? Значит, я тебя у него в отряде видел? — обратился он к Дормидонту, явно довольный своей зрительной памятью. — А где он сам?

— Поехал к Кутузову, — вмешалась в разговор Матильда.

— Да, зачем? — быстро спросил он, посмотрев на нее почему-то с напряженной тревогой.

Было, похоже, что между командирами партизанских отрядов, существует определенная конкуренция. Матильда открыла рот, собираясь, ответить, но я ее опередил и сказал так, чтобы не встревать во внутренние отношения:

— Он нам не докладывал, поехал, значит, была в том нужда!

Не могу объяснить почему, но мне Фигнер, несмотря на то, что выглядел весьма приятным человеком, не понравился. То ли вспомнилась его родственница народоволка Вера, готовившая покушение на Александра II, женщина мне несимпатичная, то ли что-то в его лице показалось мне неприятным.

Матильда удивилась моему вмешательству в разговор, но поняла, что лишнее говорить не следует, согласно кивнула головой. Однако разговор на этом не прервался, Фигнер спросил, где мы взяли уланскую форму, лошадей и доспехи. Пришлось рассказать ему о пьянке с французами в Бабенках.

Партизану так понравился наш «подвиг», что он пришел в восторг и опять долго смеялся. После чего уточнил:

— Значит, вы их зарезали, как баранов?

— Зачем нам было их резать? — спросил я, удивленно, наблюдая за выражением его лица. Когда он спрашивал, крылья его носа побелели, а глаза расширились.

— Неужели вы оставили их в живых?! — раздраженно воскликнул он. — Врагов должно убивать! Они незваными пришли на нашу землю и должны здесь остаться в виде трупов!

В чем-то начинал повторяться наш разговор с Сеславиным, только теперь мне с капитаном Фигнером, совсем не хотелось рассуждать о гуманизме. Поэтому я ответил коротко:

— Мы не мясники.

Фигнер на мгновение сник, посмотрел холодно и равнодушно. Стало понятно, что он уже потерял к нам всякий интерес, но все-таки, вежливо спросил:

— А теперь куда изволите направляться?

— Навестить престарелого родственника, — стараясь не заводиться, ответил я.

— Во время военных действий? Вы разве не служите?

— Нет, не служим. К тому же корнет — дама.

— Дама? — не поверил он, всматриваясь в лицо Матильды. — Однако!

Лицо его вновь стало приветливым и светским.

— Тогда совсем другое дело! — засмеялся он. — Передайте привет своему родственнику и счастливого пути!

— Что с тобой? — спросила Матильда, когда Фигнер, раскланявшись, исчез в лесу. — Почему ты с ним так разговаривал? Мне он показался очень милым.

— Типичный маньяк, — сердито сказал я, — тоже мне, русский националист из немецких баронов! Сволочь!

Матильда ничего в моей сумбурной речи не поняла, вопросительно посмотрела на Дормидонта и тот неожиданно взял мою сторону:

— Очень уж их сиятельство лют, не лучше Потаповского барина. Наши казаки говорили, что лучше ему нет, как пленных резать. Всех кого днем в плен возьмут, ночью порежут. Это ты, ваше сиятельство, правильно тому сиятельству про мясника сказал. Оченно ему твои слова не понравились. Француз он хоть и нехристь, но тоже живой человек. В бою убей, а в плену пожалей!

— Ладно, поехали через поле, — сказал я. — Раз рядом партизанский отряд, то успеем проскочить.

Мы выехали на открытое место. Ноги лошадей начали вязнуть в раскисшей почве. Нам пришлось спешиться и дальше идти пешком. Матильда был задумчива и немногословна, долго шла молча, потом все-таки спросила, как я догадался, кто такой Фигнер.

— Слишком тщательно одет, к тому же держался очень уверенно, как будто ничего не боится, — объяснил я. — Будь он настоящим французским лейтенантом, вел бы себя по-другому.