— Холе слушает. Говорите.

Пи-и-и.

— Чтоб тебя, Харри! Это Эллен. Теперь ему не уйти. Перезвоню тебе на мобильный.

Зажав трубку между плечом и ухом, она начала листать телефонный справочник на букву «X», выпустила его из рук, и он с грохотом упал на пол. Ругаясь про себя, Эллен наконец нашла номер мобильника Харри. Хорошо, что он никогда с ним не расстается, подумала она, набирая его телефон.

Эллен Йельтен жила на третьем этаже недавно отремонтированного дома. Ее соседкой была ручная синица по имени Хельге. Эллен по-прежнему казалось, что она слышит урчание машины Волера.

Ракель Фёуке рассмеялась.

— Уж если вы с Линдой договорились потанцевать, потоптаться придется.

— Ну да. Либо убегать во все лопатки.

Повисло молчание, и Харри подумал, что его слова могли быть не так поняты. Поэтому он поторопился спросить:

— А как вышло, что ты стала работать в СБП?

— Из-за русского, — ответил она. — Я ходила на курсы русского языка при Министерстве обороны, а потом два года была переводчиком в Москве. Курт Мейрик пригласил меня в СБП уже тогда. После изучения права я направилась прямиком в тридцать пятый отдел СБП. Я думала, что действительно приношу пользу.

— А это не так?

— Нет, конечно! Сегодня те, с кем мы вместе учились, работают в десять раз больше, чем я.

— Ты могла бы уйти со своего места и заняться тем же, чем и они.

Она пожала плечами.

— Мне нравится моя работа. А этим может похвастаться далеко не каждый.

— В этом что-то есть.

Пауза.

«В этом что-то есть». Неужели нельзя было выдать ничего поумнее?

— А ты, Харри? Тебе нравится твоя работа?

Они все еще стояли, повернувшись к танцующим, но Харри увидел, куда она указывает ему глазами. Ему в голову приходили самые разные мысли. Что у нее вокруг глаз — улыбчивые морщинки, что дачный домик Мускена недалеко от того места, где нашли стреляные гильзы от винтовки Мерклина, что по данным «Дагбладет» сорок процентов норвежек, проживающих в городах, изменяют своим мужьям, что нужно расспросить жену Эвена Юля, не помнит ли она трех норвежских солдат полка «Норвегия», раненных или убитых гранатой, брошенной с самолета, и что надо бы заскочить на новогоднюю распродажу костюмов в «Дрессманне», которую так рекламировали по ТВ-3. Но вот нравится ли ему его работа?

— Иногда, — сказал Харри.

— И что тебе в ней нравится?

— Не знаю. Наверное, это глупо звучит?

— Не знаю.

— Я говорю это не потому, что не думал о том, почему я стал полицейским. Я об этом думал. И все равно не знаю. Может, мне просто нравится ловить плохих мальчишек и девчонок.

— А что ты делаешь, когда не гоняешься за плохими мальчиками и девочками? — поинтересовалась она.

— Смотрю «Последнего героя».

Она снова рассмеялась. И Харри подумал, что готов говорить самые идиотские на свете вещи, чтобы она так смеялась. Но взял себя в руки и рассказал кое-что серьезное о своей жизни, дойдя до действительно неприятных вещей, вдруг понял, что не так уж их и много. И, так как она по-прежнему слушала его с интересом, он рассказал еще об отце и о Сестрёныше. Почему все повествования о себе он заканчивает рассказом о сестре?

— Наверное, хорошая девчонка, — сказала Ракель.

— Самая лучшая, — кивнул Харри. — И самая храбрая. Ее никогда не пугает неизвестность. Она живет, как летчик-испытатель.

Харри вспомнил случай, когда Сестрёныш рассказала ему об одной квартире на Якоб-Оллсгате, которую видела в разделе «Недвижимость» в газете «Афтенпостен». Ей понравились обои — похоже на ее детскую в Оппсале. И она купила ее на аукционе за двадцать тысяч крон — рекордная цена за квадратный метр в Осло в то лето.

Ракель Фёуке так смеялась, что пролила текилу на пиджак Харри.

— Самое лучшее в ней — это то, что, даже когда ее самолет разбивается, она лишь стряхивает с себя пыль и — вперед, навстречу новым приключениям.

Она протерла его пиджак платком.

— А ты, Харри? Что ты делаешь, когда твой самолет разбивается?

— Я? Ну-у… Первое время просто лежу. Но потом снова встаю, другого выбора все равно нет.

— В этом что-то есть, — сказала Ракель.

Он глянул на нее: смеется? В ее глазах блестел озорной огонек. Она тоже излучала энергию, но не похоже, чтобы ее самолет разбивался.

— Теперь ты расскажи что-нибудь, — попросил Харри.

У Ракели не было сестер — она была единственным ребенком. Поэтому она стала рассказывать о своей работе.

— А мы тут редко кого-то ловим, — говорила Ракель. — В основном дела решаются по телефону или на фуршете в посольстве.

Харри криво улыбнулся:

— И как же решалось дело с тем секретным агентом, которого я подстрелил? — спросил он. — По телефону или на фуршете?

Ракель в задумчивости посмотрела на Харри, выудила из стаканчика кусочек льда и, держа его двумя пальцами, подняла к глазам. Капелька воды сбежала по ее ладони, проскочила под тонким золотым браслетом и потекла вниз, к локтю.

— Ты танцуешь, Харри?

— По-моему, я только что минут десять говорил, как я ненавижу танцы.

Она снова склонила голову набок.

— Я спрашиваю, не потанцуешь ли ты со мной?

— Под эту музыку?

Из динамиков лилась вязкая как сироп саксофонная вариация мелодии «Let it Be».

— Думаю, ты выдержишь. Считай, это для разогрева — перед танцем с Линдой.

Она мягко положила руку ему на плечо.

— Мы флиртуем? — спросил Харри.

— Что, инспектор?

— Прошу прощения, но я туго понимаю скрытые намеки, поэтому и спрашиваю: это флирт?

— Я об этом никогда не задумываюсь.

Харри положил руку ей на талию и неуверенно шагнул на танцпол.

— Такое ощущение, как будто теряешь девственность, — сказал он. — Но это неизбежно: рано или поздно это приходится делать каждому норвежцу.

— Что ты имеешь в виду? — рассмеялась она.

— Я имею в виду: танцевать с коллегой на корпоративной вечеринке.

— Я тебя не заставляю.

Харри улыбнулся. Да даже если бы сейчас на гавайских гитарах играли «Танец маленьких утят» задом наперед, он полжизни отдал бы за этот танец.

— Подожди, что это у тебя?

— Это не пистолет, это я так рад тебя видеть. Секундочку…

Харри отстегнул от пояса мобильный телефон, отпустил Ракель, и та отошла обратно к динамику. Когда Харри вернулся к ней, она протянула к нему руки.