За спиной раздались тихие голоса.

– Смотри! За этот шлем можно будет взять не меньше золотого динария!

– Брось его, – отозвался другой голос, более низкий и властный. – Он никчемный, треснул сзади, неужели не видишь? Сюда, ребята, здесь есть чем поживиться!

Мародеры! После сражения со всех дорог и пролесков собирались эти гнусные типы, охотясь за пожитками мертвецов. Они украдкой передвигались в темноте, беря оружие, одежду и драгоценности покойников все, что имело хотя бы какую-то ценность.

Неподалеку послышался голос:

– А этот еще живой!

Раздался шум удара и внезапно прерванный крик.

– Если увидишь еще, – послышался другой голос, – делай с ними то же самое. Свидетели нам не нужны.

Через мгновение они доберутся до него. Джеральд еле стоял на ногах, но под прикрытием темноты он направился к лесу.

Феодальная война между сыновьями покойного Людовика мало занимала монахов монастыря в Фульде. Подобно камню, брошенному в середину пруда, сражение при Фонтено подняло большие волны в цитадели власти, но здесь, на восточной окраине империи, волнение было едва заметным. Некоторые из крупных лендлордов этой местности пошли служить в армию Людовика. По закону о свободных владельцах, каждый, имеющий более четырех домов, обязан был служить в армии короля. Но стремительная и решительная победа Людовика означала, что каждый второй из этих людей вернулся домой целым и невредимым.

Монашеская жизнь осталась прежней. Несколько урожайных лет обеспечили сытное существование. Монастырские закрома ломились от изобилия, и даже тощие австразийские свиньи растолстели от хорошей кормежки.

Но вдруг наступили тяжелые времена. Непрерывные дожди за несколько недель уничтожили посевы. Хуже всего было то, что сырость проникла в амбары и почти все зерно сгнило.

Голод зимой оказался самым тяжелым за всю историю этих земель. К ужасу церковников, появились случаи каннибализма. Дороги стали чрезвычайно опасными, потому что на путников охотились не только из-за их пожитков, но и ради пропитания. При публичной казни через повешенье в Лорше голодная толпа свалила виселицу и растащила на куски еще теплые тела казненных.

Ослабленные голодом люди стали легкой добычей для болезней. Симптомы были одни и те же: головная боль, озноб, дезориентация; за ними следовало повышение температуры и тяжелый кашель. В этих случаях больного раздевали и обертывали влажной прохладной простыней, чтобы снизить температуру. У тех, кому удавалось перенести жар, появлялась надежда на выздоровление. Но выживали очень немногие.

Даже стены монастыря не спасали от эпидемии. Первым заболел брат Сэмюэль, госпитальер, которому приходилось часто контактировать с людьми из внешнего мира. Он умер спустя два дня. Аббат Рабан счел это результатом его чрезмерной общительности и нескромной шутливости. Он заявил, что заболевание плоти стало лишь внешним проявлением морального и духовного упадка. Следующим был брат Алдоард – само воплощение монашеского благочестия и добродетели. Его участь разделили брат Гилдвин, монастырский ризничий, и еще несколько братьев.

К удивлению монахов, аббат Рабан объявил о намерении совершить паломничество к усыпальнице Святого Мартина, чтобы вымолить спасение от эпидемии у святых мучеников.

– В мое отсутствие, меня заменит приор Джозеф, – сказал Рабан. – Слушайте Джозефа, ибо слово его равносильно моему.

Внезапное решение Рабана и его поспешный отъезд вызвали немало толков. Одни превозносили аббата за предпринятое им паломничество, другие утверждали, что аббат попросту сбежал.

У Джоанны не было времени на размышления. Она работала от рассвета до зари, проводя мессы, выслушивая исповеди и постоянно приходя кому-то на выручку.

Однажды Джоанна заметила, что брата Бенжамина нет на заутрене. Этот благочестивый человек никогда не пропускал ни одной службы. Сразу по окончании мессы Джоанна поспешила в лазарет. Войдя в длинную прямоугольную комнату, она почувствовала едкий запах гусиного жира и горчицы, которую использовали при заболеваниях легких. Лазарет был переполнен, койки стояли плотными рядами, и на каждой лежал больной. Между кроватями сновали монахи, назначенные в этот день помогать в лазарете, подносить больным питье, поправлять одеяла или молиться над теми, кому уже нельзя было помочь.

Брат Бенжамин полулежал в кровати, объясняя брату Додату, одному из молодых монахов, как лучше накладывать горчичник. Слушая его, Джоанна вспомнила день, когда он учил ее тому же.

При этом воспоминании она ласково улыбнулась. Если Бенжамин еще способен отдавать распоряжения, значит его состояние пока не критическое. Джоанна поспешила к кровати Бенжамина. Намочив тряпицу в розовой воде, она приложила ее к горячему лбу Бенжамина. Боже мой! Как ему удается сохранить сознание при таком сильном жаре?

Наконец Бенжамин перестал кашлять. Он лежал с закрытыми глазами и хрипло дышал. Его седые волосы, словно нимб, обрамляли бледное лицо. Его крестьянские руки, большие и грубые, но удивительно нежные и чуткие, беспомощно покоились на одеяле.

Открыв глаза, брат Бенжамин увидел Джоанну и улыбнулся.

– Ты пришел. Это хорошо, – сказал он. – Как видишь, мне требуется твоя помощь.

– Немного тысячелистника с протертой ивовой корой поставит вас на ноги. – Джоанна говорила довольно уверенно, хотя его состояние сильно тревожило ее.

Бенжамин покачал головой.

– Теперь ты нужен мне как священник, а не как лекарь. Помоги мне отойти в лучший мир, братишка, на этом свете для меня уже нет места.

Джоанна взяла его за руку:

– Без боя я вас не отдам.

– Ты знаешь все, чему я мог научить тебя, теперь учись смирению.

– Никогда не смирюсь с вашим уходом.

Два следующих дня Джоанна боролась за жизнь Бенжамина, пустив в ход все, чему он научил ее, испробовав все возможные снадобья, но жар так и не спал. Бенжамин быстро терял вес, и его плотное тело обвисло, будто из него выпустили воздух. Сквозь лихорадочный румянец на лице начала проступать зловещая бледность.

– Исповедай меня, – умолял Бенжамин. – Хочу быть в сознании, принимая святые дары.

Джоанна больше не могла ему отказывать.

– Quid mе advocasti? – начала она обряд причастия. – Чего ты хочешь от меня?

– Ut mihi unctionem trades, – ответил он. – Дай мне утешение.

Обмакнув большой палец в смесь пепла с водой, Джоанна поставила знак креста на груди брата Бенжамина и поверх положила кусочек рубища – символ смирения.

Бенжамин снова сильно закашлялся, и Джоанна увидела, как на губах у него выступила кровь. Испугавшись, она поспешила прочесть семь покаянных псалмов и совершила ритуал помазания глаз, ушей, губ, рук и ног. Казалось, обряд длился вечно. Б конце Бенжамин уже лежал с закрытыми глазами совершенно неподвижно. Джоанна не понимала, в сознании ли он.