в него, кроме перечисленных, входили П. Г. Заичневский и П. Э. Аргиропуло, представлявшие наиболее левое, экстремистское направление в революционном движении,- привлекли внимание полиции. По сведениям Ш отделения, квартира Блюммер на Садовой улице являлась местом собраний "всех тех лиц, которых можно было более или менее подозревать в распространении революционных идей" 17. Власти подозревали Антонину Петровну в причастности к составлению и распространению листовок. Когда возникли слухи об аресте Михайлова, она приехала к нему (накануне ареста) и предложила спрятать в своей квартире, а затем "выпроводить за границу"18.

Антонину Петровну арестовали в мае 1862 г., а 22 июня того же года в отделе "Смесь" журнала "Колокол" было отмечено: "Между прочим, не пощажен и прекрасный пол (обыски у госпож Александровской и Блюммер)". В этот раз информаторы Герцена недооценили строгость репрессий в отношении Блюммер. За революционную пропаганду (по данным следствия, она распространила 200 - 300 экземпляров подпольного печатного листка "Великорусс"19) ее выслали в Воронеж под строгий надзор полиции на поруки отца.

В ссылке А. П. Блюммер не рассталась со своими убеждениями, собрала вокруг себя передовую молодежь. По возвращении в Петербург она вновь оказалась под арестом (в 1866 г.) за участие в студенческих волнениях. По освобождении над Антониной Петровной был установлен полицейский надзор, который временно сняли с нее в связи с выходом замуж за ветеринара Г. Л. Кравцова (1870 г.).

Петербургская квартира Кравцовых стала местом, где собирались писатели и общественные деятели, среди которых С. А. Венгеров, Г. А. Лопатин, П. Ф. Якубович...20

После смерти мужа, в 70-х годах, Антонина Петровна с малолетней дочерью возвратилась в Воронеж, где вокруг нее образовался центр умственной жизни города, передовых настроений. Верная идеалам молодости, Блюммер-Кравцова все свои силы отдавала народному просвещению. Но не были ею забыты и революционные увлечения. Дом Кравцовой называли "штаб-квартирой" высланных студентов. В нем бывали и находили приют все гонимые царизмом: вначале народовольцы (в числе которых была Вера Фигнер), затем большевики. Естественно, что "неблагонамеренная" хозяйка дома находилась под бдительным надзором полиции, у нее устраивались обыски. В. И. Дмитриева, член петербургской организации "Молодая партия Народной воли", писательница, вспоминала, как однажды зашла в "ковчег" Кравцовой после проведенного там обыска: "Антонина Петровна сидит, как всегда, в корсете, в полном порядке, среди груды каких-то бумажек, кружев, тряпочек, разбирает их и говорит: "...а эти обыски иногда очень полезны; вот я совсем забыла, куда я девала счет печника, который печи поправлял зимой, а вот они его нашли..."21.

Земляки-воронежцы запомнили ее "высокой, всегда прямо державшейся женщиной, с определенными мужскими ухватками, по натуре своей открытой, прямой и чрезвычайно доброй". Старый большевик И. В. Шауров называл ее "неутомимым борцом за дело освобождения России от гнета царизма", именем которого могут гордиться земляки. Сама Антонина Петровна была "очень довольна" своей неблагонадежностью, считая ее синонимом порядочности. "Я им (властям - Э. П.) очень не нравлюсь - писала она П. Н. Пыпиной, - чем я очень довольна. Делать не так, как делают подлые, мерзкие люди есть уже своего рода достоинство"22.

Как известно, наиболее крупной революционной организацией начала 60-х годов была "Земля и воля"23. По сведениям словаря "Деятели революционного движения в России, к "Земле и воле" оказались причастными прямо или косвенно - 18 женщин, которые подвергались репрессиям властей наравне с мужчинами. Аресты, высылки на родину, "строгие внушения" с последующим полицейским надзором - гласным или негласным-следовали за "связь с лондонскими пропагандистами", "порицание правительства", "деятельное сочувствие" М. Л. Михайлову, "особое сочувствие" студентам, участвовавшим в "беспорядках" 1861 г., за переписку "преступного содержания". Таковую переписку обнаружили, например, у Екатерины Степановны Гаршиной (1828-1897 гг.), матери будущего писателя. "Неужели ты не понял,- писала она П. В. Завадскому, арестованному вместе с Н. А. Серно-Соловьевичем,- по какой дороге я пошла. У меня есть дети, и я люблю их больше жизни своей, но еще выше детей есть что-то другое. Я теперь не мать, не жена, не сестра, а гражданка своей родины и буду счастлива выше всякого земного счастья, если хоть одну свою лепту душевную принесу на общее дело. Может быть, не для меня, так для них, для моих детей, наступит пора лучшая, и порадуются тогда мои косточки"24.

Уже тогда, в начале 60-х годов, у женщин, вступавших на путь освободительной борьбы, проявлялась самоотверженная одержимость, которая нарастала, по мере того как возрастал революционный накал. И зачастую такая одержимость приводила к "перегибанию палки" самими женщинами, недостаточно политически зрелыми, для того чтобы выбрать правильный метод борьбы.

Кроме упомянутых женщин, привлекших внимание полиции в тот период, четыре обвинялись в революционной пропаганде в воскресных школах, три - в участии в не разрешенных властями ассоциациях "на коммунистических началах" (в том числе Е. А. Макулова и А. Г. Маркелова, знакомые нам по "Знаменской коммуне"). Наконец, за шестью женщинами с 1865 г. установили негласный надзор по поводу "заявления учения своего о нигилизме". Эта полицейская формула была распространена, в частности, на Марию Федоровну Зайцеву, по тем временам уже старую женщину (она родилась в 1815 г.), жену статского советника, мать известного публициста "Русского слова" Варфоломея Зайцева и шестидесятницы Варвары Зайцевой, о которой уже шла речь.

Во второй половине 60-х годов число женщин, участвовавших в революционном движении, по сравнению с началом десятилетия увеличилось вдвое. Изменился и характер "преступлений". Пропаганда в воскресных школах, порицание правительства и другие аналогичный отступления от официально установленных норм ушли в прошлое. Обвинения и приговоры теперь были связаны с двумя стержневыми событиями освободительной борьбы той поры: покушением Дмитрия Каракозова 4 апреля 1860 г. на Александра II (к этому были причастны 39 женщин) и деятельностью нечаевских организаций (к ней были причастны 30 женщин)*.

Это были трудные годы для революционной России: первый демократический натиск на самодержавие был отбит и в стране наступила реакция; учителя и вожди разночинской молодежи - Чернышевский, Добролюбов, Михайлов, Серно-Соловьевич - ушли из жизни или томились в неволе, герценовский "Колокол" утратил былое влияние. В движение вступали молодые, незрелые люди, жаждавшие активных действий. В этой обстановке в центре революционной борьбы оказались революционеры-фанатики типа Н. А. Ишутина и Д. В. Каракозова. Крайне самоотверженные и преданные народу, они вместе с тем отличались примитивными представлениями о революции, ограниченными, узкозаговорщическими и террористическими тенденциями, которые нашли свое наиболее концентрированное выражение в нечаевщине25.

Политический инфантилизм и гражданская незрелость особенно характерны были для женщин, которые только приобщались к революционной борьбе. С революционерами-фанатиками их объединяло "нетерпение сердца", жажда деятельности