С минуту Крокетт молча смотрел мне в лицо. Потом, смущенно поерзав, ответил:

— Меня несколько обескурирует другая штука, По.

Какая-то странная запинка в голосе указывала, что он приступает к весьма смущающей его теме. Эта запинка отозвалась в моей груди сильным тремором недоброго предчувствия.

— Что-то еще произошло с тех пор, как мы расстались накануне ночью?

— Еще как произошло! — подтвердил Крокетт. — Скверное дело.

Я опустил сцепленные кисти на письменный стол (пальцы их переплелись с такой силой, что суставы побелели) и подался вперед в кресле.

— Прошу вас, не скрывайте от меня ничего! — потребовал я.

Протекло еще несколько напряженных, мучительных мгновений. Полковник все еще молча всматривался в меня.

— Да черт побери, По! — воскликнул он наконец. — Это все кэп Расселл. Пришел ко мне в гостиницу с утра, я еще завтракал. Уселся напротив за стол и давай всякие вопросы задавать.

— И каков же был предмет этих расспросов? — с трудом выговорил я. Мои органы речи от крайнего напряжения нервов перехватило внезапным спазмом.

— Да все про вас! — вырвалось у полковника.

Ответ Крокетта, вовсе не непредвиденный, лишь подтвердил тягостное подозрение, зародившееся в моей душе несколько мгновений назад. Однако предсказуемость этой реплики ни в малейшей мере не смягчила ее пугающего воздействия.

Сжатые руки мои сами собой расцепились, и я крепко ухватился за край письменного стола.

— И по какой же причине задавал он эти вопросы? — дрожащим голосом уточнил я.

— Да по самой идиотской, какую только можно вообразить! — негодующе фыркнул полковник. — Чтоб меня белки насмерть загрызли, если он не вообразил, будто вы имеете прямое отношение к убийству миссус Никодемус — и всех остальных тоже!

Едва эти слова покинули уста полковника, как все мое тело сотряс неудержимый озноб. Члены мои тряслись, самое сердце содрогалось во мне, голова плыла. Я вскочил с места и голосом, срывающимся на вой неистового отчаяния, возопил:

— Но он прав! Это так и есть! Неужели вы сами не видите, полковник Крокетт?! Это я, я и никто другой — убийца!

Нетрудно вообразить, как подействовали эти слова на Крокетта. Его словно громом поразило. На какое-то время он оцепенел, лишился дара речи и только взирал на меня с открытым ртом; глаза его при этом буквально вылезали из орбит. Прежде чем он очнулся от этого ступора, за дверью комнаты послышались тяжелые шаги, дверь распахнулась и к нам ворвалась Матушка. Ее простое, но милое лицо выражало крайнее беспокойство и даже испуг.

— Что случилось, Эдди? — встревоженно спросила она, складывая на груди большие, натруженные руки. — Мне показалось, я слышала ужасный крик!

Усилием воли, которое я не усомнюсь назвать героическим, я сумел сложить непослушные губы в ободряющую, пусть и несколько болезненную улыбку.

— Все в полном порядке, дорогая Матушка, — ответил я в надежде, что голос мой звучит достаточно искренне и убедительно. — Мы с полковником Крокеттом просто вспоминали события вчерашнего вечера.

Матушка внимательно, с выражением глубочайшей озабоченности, вгляделась в мое лицо. Наконец, избавившись, по-видимому, от последних сомнений в абсолютной искренности моих слов, она испустила вздох облегчения и перевела взгляд на гостя:

— А вы-то как себя чувствуете нынче утром, полковник Крокетт?

— Более-менее, — угрюмо отвечал первопроходец. Он слегка покачал головой из стороны в сторону, потом поднял взгляд на Матушку и спросил: — А как насчет миз Виргинни? Девочке стало получше?

— Намного лучше, она только что проснулась после долгого, мирного сна, — заверила его Матушка. — Побегу-ка я к ней. Принести вам что-нибудь поесть, мальчики, пока я еще тут?

— Нет, спасибо, мэм, — отказался полковник, — от всех этих дьявольских дел я малость аппетита лишился.

Поскольку я только что отведал ее замечательной каши, я также отказался от любезного предложения, и на том Матушка распрощалась с нами и ушла. Едва за ней захлопнулась дверь, как Крокетт обернулся ко мне и, смерив меня своим строгим и проницательным взглядом, призвал к ответу:

— А теперь, По, объясните-ка мне, что, во имя всего святого, вы хотели сказать этой своей нелепой речью, а то меня как громом среди ясного неба поразило, чтоб меня пристрелили!

Я снова опустился в кресло, оперся локтями на стол и спрятал лицо в ладонях. Наконец, кое-как совладав с бушевавшими в моей груди чувствами, я взглянул на полковника и сказал:

— Я хорошо понимаю, какое ужасающее впечатление могла произвести моя внезапная исповедь, полковник Крокетт, но вы можете мне поверить, что ваше смущение, сколь бы сильным, глубоким и даже невыносимым оно ни было, отнюдь не сравняется с моим собственным.

Губы мои пересохли так, что, казалось, могли растрескаться. Я вынужден был облизнуть их, прежде чем продолжить:

— Знаком ли вам термин Doppelganger, полковник?

— Вроде не слыхал.

— Это немецкий термин, который обозначает автономного — живого — призрака, двойника.

— Меня эти немцы особо не интересуют, — ответствовал житель границы. — Да и все эти иностранцы.

— Как бы то ни было, — продолжал я, — этот термин обозначает феномен, реальность которого, сколь бы фантастической она ни казалась, признают многие народы на разных краях света. Недавно я читал увлекательнейшую книгу по этому вопросу — в ней разбираются верования туземных обитателей Меланезии.

— Что-то не угнаться мне за вами, По.

Я сделал паузу, прикидывая, как лучше подойти к этому предмету и сделать его доступным для восприятия пограничного жителя.

— Нельзя не признать, — заговорил я наконец, — что духовное наше существование имеет два отчетливо различающихся вида: с одной стороны, способности, принадлежащие к царству чистого разума, а с другой — все то, что относится к сфере иррационального. Последняя включает в себя все импульсы, потребности, побуждения и фантазии, которые цивилизованное общество осуждает как жестокие, аморальные и даже безумные. Но не следует думать, что эти темные и противозаконные устремления, сколь бы отвратительны ни были они нашей утонченной и просвещенной цивилизации, свойственны исключительно тем, чья жизнь погрязла в злодействе.

— Напротив, отважный и беспристрастный анализ собственной души с неизменностью обнаруживает, что все эти страсти присутствуют, пусть тайно и сокрыто, в каждом человеческом существе, обитают в отдаленных уголках самой любящей и законопослушной души.

— К черту, По! — перебил меня полковник. — Будь я проклят, если хоть словечко из этого понимаю.

Прямо, бестрепетно поглядев полковнику в глаза, я глубоко вздохнул и продолжал: