Мы и брали.

Лично мне большим утешением служило то, что немало «научных экспедиций» создавалось просто-напросто в качестве прикрытия для шпионской деятельности на нашей территории. Они явно сколачивались наспех и не очень-то умело маскировались. С таких мы драли деньги с особенным удовольствием — у них спонсоры богатые.

Нам кричали в лицо, что мы нарушаем Вашингтонский договор, — мы улыбались и заявляли, что никакого нарушения нет. Разве мы запрещаем исследовать континент? Нет, нисколько. Разве мы хоть кого-нибудь выставили вон, кроме метеоритчиков, нарушивших наши законы? Нет. Ни одного человека. Мы не ограничиваем свободу перемещения по Антарктиде — платите деньги и перемещайтесь себе на здоровье!

Однажды в Мак-Мёрдо приземлился транспортный «Геркулес» с хорошо экипированной научной группой на трех вездеходах. В оплате было высокомерно отказано. Пришельцы внаглую принялись разъезжать по территории станции, вмешиваться в работу наших американских соотечественников и, судя по всему, планировали поход куда-то в сторону Эребуса.

Справились с ними просто: блокировали их вездеходы нашими, так что они не могли двинуться ни вперед, ни назад, и все планы научной экспедиции полетели к черту. Пришельцы продемонстрировали оружие — американские антаркты тоже, причем последние имели численный, моральный и технический перевес.

Конечно, нас тут же обвинили на весь мир во всех смертных грехах. В ответ мы заявили, что регулировка дорожного движения не является обязанностью правительства страны, что каждому водителю доводилось стоять в «пробках» и что лучшее лекарство от раздражения — терпение. Наглецы на вездеходах терпели двое суток, после чего погрузились в самолет и отбыли восвояси.

Не исключено, что они сели неподалеку на куполе и все-таки добились своего. К сожалению, у нас не было технических возможностей отслеживать полеты над нашей территорией. Радары для полевых аэродромов, привезенные Моисеем Соломоновичем, работали надежно, но имели смешную «дальнобойность». О радарной службе, перекрывающей хотя бы побережье, оставалось только мечтать.

Непрухин божился, что это лишь вопрос времени. Я отвечал этому оптимисту, что достройка Великой Китайской стены тоже была когда-то вопросом времени — нескольких столетий, если я не ошибаюсь. Шимашевич погнал два катера на Филиппины за комплектующими от списанного радара международного аэропорта; впоследствии обещал закупить новьё и нанять толковых инженеров. Тем временем Непрухин собирал «на коленке» самопальный локатор, надеясь с его помощью обнаруживать самолеты хотя бы за сто-двести километров от Новорусской.

А кроме того, мы установили пошлину на вывоз изделий высоких технологий. Хотите ввезти к нам аппаратуру любого назначения — пожалуйста! Она нам нужна. Особенно приветствуются излучатели большой мощности. Желаете вывезти ее обратно — извольте платить. Одному умнику из Гринпис, который назло нам разбил кувалдой несколько научных приборов и разбросал их исковерканные детали по леднику, мы выставили такой счетец за загрязнение уникальной антарктической природы, что больше такие случаи не повторялись. Умнику пришлось задержаться у нас до тех пор, пока за него не поручилось его руководство. И действительно, со временем рассчиталось с нами до копеечки.

Нас обзывали крохоборами, махровыми эгоистами и узурпаторами. Что ж, это было правдой. Хуже того: через нашу таможню нельзя было прорваться, не дав клерку на лапу. То же самое с въездными визами: желающих въехать к нам мурыжили до тех пор, пока они не соображали, что надо отстегнуть энную сумму поверх легальных сборов. И только после этого они получали визы — распечатанные на обыкновенном принтере разрешения на въезд, украшенные фирменной печатью той или иной антарктической станции.

Поначалу дело со взятками шло туго — мало кто из полярников мечтал о карьере нечистого на руку клерка. Пришлось выбирать взяточников жребием и заставлять их непрерывно повышать квалификацию.

А взятки шли в общий котел. В доходной части нашего бюджета фигурировала статья «добровольные пожертвования» — необходимый эвфемизм, сами понимаете. Доход стабильный, хотя и небольшой, но ведь курочка по зернышку клюет.

Впрочем, время от времени приходили действительно добровольные пожертвования.

Радар-то мы поставили и привели в действие, однако нам надо было иметь сотню таких! Плюс дизельные электростанции, чтобы кормить технику электричеством не за счет вымерзания жилых помещений. Плюс топливо для электростанций. Плюс листовое железо и сварочное оборудование для постройки новых топливохранилищ. Плюс запчасти к самолетам и вездеходам. Плюс еще много чего. Нам требовалось столько разнообразной техники и всевозможных материалов, что самые невозмутимые из нас приходили в ужас, а список насущно необходимого не уменьшался, а непрерывно рос!

С закупками же дело обстояло неважно. Кое-что до зарезу необходимое удавалось купить только через посредников, дерущих с нас втридорога. В их число входили как фирмы, самораспадающиеся немедленно по заключении сделки, так и «физические лица» — чаще всего коричневые и обмотанные бурнусами, ибо то были лица арабских шейхов. Даже не знаю, сколько беговых верблюдов и жокеев-китайчат сумели приобрести эти вожди бедуинов на свои грабительские проценты! Но много.

Стадо верблюдов. И роту китайчат, не считая всяких прочих кхмеров.

Случались и осечки. Некий жучок по имени Джулио Коззи надул нас, взявшись поставить пятьсот катушек оптоволоконного кабеля, насущно необходимого нам для связи, если эфир забьют помехами. Нет, этот самый Коззи не смылся с деньгами — он, прикарманив стопроцентную предоплату, нагло заявил, что его фирма (он сам, стол, две табуретки и престарелая секретарша) строго придерживается резолюции ООН о торговом эмбарго, и предложил нам решить спорные вопросы в суде. Так сказать, цивилизованно. Как будто хоть один «цивилизованный» суд на Земле, кроме нашего, антарктического, принял бы нашу сторону!

Ловкач плохо знал Шимашевича. «Коззи! — вне себя кричал Непрухин. — Коровви! Свинни!» — и ругался черными словами по адресу как итальянского прохвоста, так и самого Шимашевича. Непрухин тоже плохо знал последнего.

Зато Шимашевич не ругался и не отругивался. Неделю спустя Коззи выпрыгнул из окна своего офиса на сорок седьмом этаже — о, разумеется, совершенно добровольно! — и вошел в соприкосновение с дорожным асфальтом со скоростью, исключающей дальнейшую жизнедеятельность. Оставленная им записка гласила по-итальянски: «Дяденька, я больше не буду!» — и отражала сущую правду.

Следы борьбы отсутствовали, никаких посетителей в офисе не было, никаких угроз в свой адрес несчастный не получал. Следствие, не в силах доказать причастность наймитов Шимашевича, пришло к выводу о самоубийстве на почве длительной депрессии и нервного истощения.

Охотников нажиться на нас — фирм-однодневок с адресом типа «поворотя на двор, свернуть от мусорного бака налево к двери сарая, стучать три раза» — было предостаточно, но после случая с Коззи и еще двух-трех подобных происшествий охота обманывать нас пропала у большинства напрочь.