Кто мог, работал в мастерских, кто не мог — на строительстве и благоустройстве, но хватало и бездельников. Непрухин орал и карал, да и я чувствовал, что моего самообладания надолго не хватит…

Я знаю, вы скажете, что все это скучные подробности. Однако попробуйте-ка представить себя на моем месте! «Сделай сам!»

Шимашевич в ответ на мои намеки и прямые вопросы — когда, мол, состоится обещанная конференция? — не мычал и не телился, а его телохранители буравили меня уголовными взглядами. «Антарктида online» то и дело передавала в эфир наши призывы к взаимовыгодному сотрудничеству на основе признания нашей суверенности. Старались и посвященные Свободной Антарктиде Интернет-сайты — их количество перевалило за два десятка. Самое удивительное, что далеко не во все из них мы вложили свои денежки. В ООН никак не могли договориться о новом статусе Антарктиды, а статус, сложившийся де-факто, не желал признавать никто. Серьезные бизнес-круги выжидали, когда можно будет безболезненно урвать свой кусок пирога.

Уходило драгоценное время. Чем попало, но больше спиртом, был отмечен месячный юбилей со дня провозглашения независимости. Ни одно государство, за исключением Республики Кирибати, переехавшей к Южному полюсу и вымерзающей, не выразило готовности признать нас, да и Кирибати, единожды издав писк, больше не высовывалось. А Шимашевич все не телился. Миновал март, начался апрель…»

— Международная конференция по Антарктиде начнет работу в Женеве ровно через две недели. Приглашение представителям Свободной Антарктиды принять в ней участие будет послано завтра.

— Сегодня второе апреля, — не очень любезно напомнил Ломаев.

Он был зол. Когда ему сказали, что с ним хочет говорить Шимашевич, он крякнул с большим неудовольствием и направился было к легкомысленно-разноцветной, как цирк шапито, палатке. Оказалось — Шимашевич звал на «Кассандру». Поднимаясь по трапу на палубу из резиновой лодки, Ломаев уже кипел. Конечно, набоб не снизошел сам сойти на берег для разговора. Геннадий Ломаев ему мальчик на побегушках!..

Даже ослепительная чистота на палубе красавца-теплохода и вызывающая роскошь внутренних помещений не произвели на него должного впечатления. К тому же ему не было предложено ни напитков, ни даже пепельницы. Было предложено только кресло — хорошее, впрочем, кресло. Мягкое, обволакивающее. Коварно приглашающее расслабиться и уснуть.

Шимашевич прищурил один глаз, а вторым внимательно осмотрел конгрессмена.

— Совершенно верно. Конференция откроется шестнадцатого.

— Я это к тому, что первое апреля было вчера, — недовольно пробасил Ломаев и принялся разминать заскорузлыми пальцами огромные фиолетовые мешки под глазами. Через несколько секунд он встрепенулся и выразил в воспаленных щелках над фиолетовыми мешками надежду пополам с недоверием.

— Правда, что ли??!

Он знал, знал, конечно, что в кругах, где привык вращаться Шимашевич, отпускать подобные шуточки в деловом разговоре, хотя бы и первого апреля, — сильнейший моветон. Он знал, что в ответ на высказанное вслух подозрение в розыгрыше партнер вправе облить его ледяным презрением. Он просто ничего не успел с собой поделать — восклицание вырвалось рефлекторно.

Но антарктический набоб лишь улыбнулся уголком рта — ничего, мол, все понимаю, готов сделать скидку и войти в положение.

— Плохо выглядите, — почти участливо констатировал он. — Не высыпаетесь?

— Есть такое дело…

— Сколько ночей не спали? Две? Три?

— Не помню, — честно сознался Ломаев. — А какое это имеет значение?

— Лично для меня — никакого. Зато это имеет некоторое значение для Антарктиды. Если не ошибаюсь, кандидатуры наших представителей утверждены Конгрессом в таком составе: Шеклтон, Ломаев, Чаттопадхъяйя, Кацуки. Верно?

Ломаев кивнул, отметив про себя, что набоб не только правильно выговорил индусскую фамилию, но и впервые употребил в разговоре притяжательное местоимение «наших» применительно к Антарктиде. Уже прогресс.

— Хорошо, что нет ни американцев, ни китайцев, — прокомментировал набоб.

Ломаев отмолчался. Наверняка Шимашевич был прекрасно осведомлен о том, какие баталии разворачивались в комитетах и подкомитетах Конгресса по поводу кандидатур. Сначала хотели было включить в состав делегации по представителю от каждого комитета, коих насчитывалось уже одиннадцать. Были и предложения составить делегацию из представителей каждой антарктической народности, то есть увеличить ее состав еще вдвое. Почему тогда не взять по человеку от каждой станции? Ау, кто больше?

Здравый смысл победил в тяжких усобицах. Делегация — три, максимум четыре человека. Состав — интернациональный. Китайцев не допустили, чтобы не возбуждать подозрений насчет великодержавности. Китайская диаспора натужно согласилась, но взамен потребовала, чтобы не было также и американцев, и на этой позиции стояла несокрушимо, как Великая стена. Тейлор демонстративно подал в отставку. Кончилось тем, что отставку едва не приняли, а Троеглазов употребил все свои способности дипломата, чтобы убедить «униженных и оскорбленных» в том, что таковыми они не являются.

— Вы намерены лететь в Женеву? — спросил Шимашевич.

— Да, — сказал Ломаев. — Еще не знаю как, но да.

Он и Шеклтон попали в состав делегации и как авторы исторического манифеста, и как члены комитета по внешней политике. Любитель всевозможного саке Такахаши Кацуки — как представитель науки. Скромный индус Четан Чаттопадхъяйя со станции Маитри оказался компромиссом, устроившим всех обделенных. Кроме того, он в молодости окончил юридический факультет Оксфорда и мог оказаться полезен в дебатах.

— Как — моя забота, — отрезал Шимашевич. — Вопрос в другом. Вы намерены лететь в Женеву В ТАКОМ ВИДЕ?

Ломаев вздохнул. Ломаев провел ладонью по лицу, нащупывая новые морщины. Ломаев помассировал страшные подглазные мешки. Ломаев погрузил кисть руки в дебри дикой бородищи и энергично почесал там.

— Зеркало у вас за спиной, — подсказал Шимашевич.

— И без зеркала вижу, что на босяка похож, — неохотно проворчал антарктический конгрессмен. — Ладно, займусь собой, как только найдется свободное время. Бороду надо совсем сбрить, наверное…

— А в баню?

— Обязательно.

— Может, прямо сейчас? — почти равнодушно предложил Шимашевич. — Вы какую предпочитаете: русскую, финскую, турецкую, тайскую?

— У вас тут всякие, что ли, есть? — поразился Ломаев и сейчас же подобрал язык. Чему, собственно, удивляться?

— Так какую же?

— Спасибо, никакую. Дела, знаете ли. Разве что вечером на станции… решено! Натопим и помоемся. Банный день.

Шимашевич фыркнул и развеселился:

— Так ее, блин, еще и топить надо?

— Ясно, надо. Углем топим.