— Ф-фью! Вот она о чем заговорила! Ну уж, это дудки! Мне деньги, брат, самому нужны. А тебе не хватает — так заработай, ха-ха-ха! — и он нагло, дерзко рассмеялся.

Что кричала героине мать? “Будь публичной девкой”?

Ох, как я устала… Точно не двести верст по железной дороге проехала, а прошла тысячу пешком. И как скверно на душе, когда подумаешь — какая масса усилий и денег тратится на образование всяких умственных убожеств и ничтожеств только потому, что родились от состоятельных родителей.

Семейный “сюжет” нашей героини был исчерпан. Больше в семье ей делать было нечего…

И наконец, третья “история”, связанная с последним пребыванием Лизы на родине, — это попытка родственников выдать ее замуж. Напомним, что это был совет Ленселе. “Выходите замуж”. Приехав в Россию по делам бабушкиного наследства (оно, кстати, оказалось мизерным, потому что две трети всех денег набожная старушка завещала монастырям, а Лиза должна была послужить передаточным звеном), Дьяконова, конечно, не могла не посетить ближайших родственников по линии матери — тетушку Евпраксию Георгиевну Оловянишникову и ее дочь Машу, ставшую женой Балтрушайтиса.

История сватовства к Лизе богатого русского фабриканта и мецената, любителя поэзии и “декадентского батьки”, как его называли в кругу поэтов-символистов, Сергея Александровича Полякова представляется не то чтобы сомнительной, но слишком уж легко укладывающейся в общий романный сюжет пребывания Дьяконовой дома.

Ведь что ей требовалось доказать — прежде всего самой себе? Что на родине ей больше нет места. С родиной ее больше ничего не связывает, кроме далеко идущих планов стать первой женщиной-юристкой в России, чтобы бороться за права русских женщин. Но это — дальняя перспектива. И ради этого нужно вернуться в Париж и продолжить обучение в Сорбонне. Но учиться Лизе все труднее, а доктор Ленселе сказал: “Выходите замуж”.

Ну что ж, вот и он, русский жених собственной персоной! По словам тети, “товарищ по университету Таниного мужа, Соколов, прекрасно кончил курс, занимается у отца на фабрике… богачи страшные…” Он слышал о Лизе и мечтает с ней познакомиться. “Вот завтра ты поедешь к Тане, он у нее бывает каждый день”.

Таня — это Маша. Соколов — это, без сомнения, Поляков. Других друзей в университете у Балтрушайтиса не было, как не было и других “страшных богачей” в компании декадентов.

Сергей Александрович Поляков был фигурой необычной! Если Лиза действительно имела шанс выйти за него замуж, ее дальнейшая судьба могла бы сложиться чрезвычайно интересно. И уж точно не сложилась бы так тяжело и грустно, как сложилась.

Сын богатейшего фабриканта Александра Яковлевича Полякова, владельца Знаменской мануфактуры по производству шерстяных тканей, Сергей Поляков после смерти отца был одним из трех братьев-совладельцев огромного производства и роскошной усадьбы Знаменское-Губайлово в Подмосковье. Но его истинной страстью были поэзия и переводческая деятельность. В частности, он открыл для русских читателей романы Кнута Гамсуна “Пан” и “Виктория”. Вообще о его знании иностранных языков ходили легенды. Он читал и говорил на множестве европейских и восточных языков.

Наследство, доставшееся от отца, позволило стать главным меценатом русского декадентства. Он основал издательство “Скорпион” и журнал “Весы”, где печатались Валерий Брюсов, Андрей Белый, Александр Блок, Константин Бальмонт, Федор Сологуб, Максимилиан Волошин и другие символисты. Здесь выходили статьи Василия Розанова и молодого Корнея Чуковского. “Весы”, “Скорпион” были, по сути, главной цитаделью литературного модерна.

Фигура основателя, главного редактора журнала и издательства тепло, но и не без иронии представлена в мемуарах Андрея Белого, написанных “ритмизованной” прозой: “Раз я накрыл в «Скорпионе» С. А. Полякова, когда все разошлись (он тогда именно и заводился, копаясь в рисунках); порёвывая про себя, он шагал, скосив голову набок, средь полок, фарфоров и книг, зацепляясь за угол стола и покашиваясь на меня недовольно (спугнул); носик — в книгу. «Вы что это?» — «Гм-гм, — подставил он мне сутулую спину и желтую плешь, — изучаю, — весьма недоверчиво из-за спины смотрел носик, — корейский язык». — «Зачем?» — «Гм-гм: так себе — гм!» Языки европейские им были уже изучены; ближневосточные — тоже; и очень ясно, что дело — за дальневосточными; с легкостью одолевал языки, как язык под зеленым горошком; большой полиглот, математик, в амбаре сидел по утрам он по воле «папаши»; а — первый примкнул к декадентам…”

Ситуация складывалась зеркальная. Бедный Юргис женился на богатой Маше, которая оценила его стихи и высокие духовные поиски. Богатый Поляков должен был оценить нашу бедную Лизу, стать ее мужем и, будем говорить откровенно, “спонсором” на всю жизнь. Уж конечно, он не препятствовал бы учебе Дьяконовой в Сорбонне, как когда-то жених Вали помешал ей учиться на Бестужевских курсах. Это было бы идеальным решением судьбы! Роман с чистым хеппи-эндом! Да, но не во вкусе Лизы.

Боже, как это было бы по́шло с ее стороны! Столько лет упорной, смертельной борьбы за свое женское самостояние, и что в результате? Стала женой богатого товарища мужа своей кузины? Да, хорошего, да, благородного, да, наверное, способного ее понять и полюбить. Но это финал не русского, а какого-то английского романа. Например, под названием “Джейн Эйр”.

Русская женщина не ищет в этой жизни легких и правильных путей. Протестантская модель судьбы “за свои высокие моральные качества получи достойную материальную выгоду” не в ее духе. Финалом судьбы героини Дьяконовой должна была стать гибель под беспощадными ударами рока — фатума.

Иначе в России нельзя!

Тетушка рассуждала как купчиха: “Ну, так вот. Партия представляется превосходная. Не только для тебя — для своей дочери я не желала бы лучше”.

И тетя горестно вздохнула. Бедная, она второй год страдает в своей уязвленной материнской гордости: ее единственная дочь, которую предназначили неведомо какому миллионеру и шили приданое во всех монастырях Поволжья, — влюбилась в бедняка, репетитора-студента и обвенчалась самым романтическим образом. Второй год прошел; он очень мало зарабатывает литературным трудом, и кузина должна сама себя содержать… Этого ли ожидала тетя, мечтая о дворце для своей Тани…

Лиза думала по-другому.

Соколов (Поляков) ей понравился.

Спокойные, слегка расплывчатые русские черты лица, внешность если не красивая, но и не безобразная. Он свободно, непринужденно заговорил со мной о загранице, о литературе, об искусстве, оказался чрезвычайно начитанным и интересным собеседником. Время пролетело незаметно до полуночи. Я стала собираться домой.

Соколов пошел ее провожать. По дороге она спросила о его сестре. Лиза что-то слышала об этой “некрасивой и очень одинокой девушке”. “Кстати, он как раз рассказывал, что ездил с ней прошлым летом в Норвегию, и жаловался, что с ней «невозможно путешествовать, — всё устает, ходить не может»”.

— Отчего же вы не сообразовались с здоровьем вашей сестры? — спросила я.