Для полноты “средневековой” картины Лизе необходим был Рыцарь. Потому что свою чашу унижения она выпила до дна. Последней каплей стал “эшафот” в Сальпетриер, на который она все-таки не взошла, сохранив в себе остатки гордости.

Отвлекаясь от этой романной темы, заметим, что, покидая клинику, Лиза Дьяконова потеряла шанс получить консультацию, а возможно, и курс лечения у крупного французского невролога Жюля Дежерина. Именно его имя — Dejerine — назвал ей один из студентов, которого она спросила, не принимает ли “палач” на дому. Но имя Дежерина ничего ей не сказало. Ее знакомство с неврологией и психопатией не шло дальше учебника профессора Кожевникова и слухов о чудесном “душе Шарко”. Между тем Дежерин, возможно, и был тем самым врачом, который был нужен Лизе.

Швейцарец по происхождению, Дежерин с 1895 года работал в клинике Сальпетриер, где возглавлял кафедру внутренней патологии. С 1910 по 1917 год он руководил кафедрой нервных болезней Парижского университета. Во время Первой мировой войны принимал активное участие в организации военных госпиталей, заработал себе тяжелую болезнь почек и скончался в 1917 году.

Но дело не в его заслугах и регалиях. Дежерин специализировался на проблемах с моторикой. Кроме того, он занимался дислексией, которую в то время называли “словесной слепотой”. У Дьяконовой определенно возникали трудности с чтением. Наступали такие периоды, когда девушка вовсе не могла читать, вероятно, не воспринимая текст и уж точно не запоминая его. Что-то неладное было и с написанием слов. В первом письме брату Володе из Парижа она роняет загадочную фразу, что если брат не сможет разобрать ее письма, то пусть попросит помощи у кого-нибудь из родных. И действительно, со временем почерк Дьяконовой становится не только трудным для прочтения, но — местами — почти невозможным для него.

Если бы она преодолела гордость и предубеждение и рассказала врачу о своих проблемах, а не искала душевного сочувствия… Но она искала именно его! И, как ей показалось, нашла.

Разумеется, имя Рыцаря было Ланселот.

Свершилось! Она его нашла! Нашла того, кого подсознательно искала всю свою жизнь. Она могла сколько угодно убеждать себя в дневнике, что никого она не ищет, что давно смирилась с судьбой и нуждается только в друге, а какого он будет рода — мужчиной или женщиной — это не важно. Но, внимательно читая ее дневник, замечаешь, во-первых, как Лиза внимательно следила за тем, во что одеваются девушки и женщины ее круга, всегда отдавая предпочтение “изяществу и простоте”; а во-вторых, до какой степени близко к сердцу восприняла она те любовные истории, в которых невольно принимала участие: сестры Вали с Катрановским и кузины Маши с Балтрушайтисом. Все-таки ее терзала обида… За что им так, а ей… не так? Почему она умна, но несчастна, а эти парочки просто счастливы?

Его звали Lencelet. Более полно — E. Lencelet. Так он подписывал свои письма к ней. Эти письма, как считает ее брат, Лиза “тщательно уничтожила, заранее переписав их — и, быть может, изменив их даты”. Александр Дьяконов не допускает мысли, что сестра могла изменить не только даты, но и содержание этих писем. Если они вообще были… Он пишет, что “нет ни одного письма из-за границы, где бы Е. А. писала о себе и о нем, о своем романе”, кроме разорванного письма к Вале, которое осталось неотправленным среди ее бумаг. На самом деле писем было два. Второе письмо — Маше Балтрушайтис — она, похоже, тоже не отправила. Именно в нем она пишет о своей любви весьма подробно.

То, что она писала эти письма именно Вале и Маше, тоже о чем-то говорит…

К этим письмам мы еще вернемся. А пока заметим, что ни в одном из них она ни разу не называет его имя. Но это, допустим, понятно: какое значение могло иметь его имя для Вали или Маши? Странно то, что Лиза ни разу не называет его имени в дневнике. Кто он был по имени, этот E. Lencelet? Эдмон, Эжен, Эмиль или Этьен? Трудно предположить, чтобы влюбленная в мужчину девушка не придавала никакого значения его имени, которое она, конечно, знала, не могла не знать. Чтобы она ни разу не произнесла его в голове, не вслушалась в его звучание. Тем более что это было французское имя, а не какой-нибудь Ваня или Сережа.

Но обратимся к его фамилии. Lencelet — это почти Lancelot. Скромно поменялись только две буковки. Ланселот или Ланцелот — Озерный Рыцарь (Lancelot du Lac), один из главных героев легендарного эпоса о короле Артуре и рыцарях Круглого стола. Но для нас не столь важны история любви Ланселота к королеве Гвиневре и тщетные поиски им Святого Грааля, который найдет его сын. Гораздо важнее для нас, что Ланселот — нарицательное имя рыцаря вообще (например, в знаменитой пьесе Евгения Шварца “Дракон”). Мы говорим Ланселот, подразумеваем Рыцарь. И так было уже во времена Дьяконовой.

Любопытно происхождение этого французского имени или фамилии. Корень тут явно “lance”, то есть, “копье”. Это вполне отвечает смыслу “рыцарского” имени. Но уже в стародавние времена “lance” означало и хирургический инструмент. “Lance” (копье), “lancette” (копьецо) — так называли хирурги колюще-режущий инструмент для вскрытия нарывов[37].

Этим инструментом, который впоследствии был заменен более сложным скальпелем, например, вскрывали гнойные раны на ногах Дьяконовой.

Итак, что же представлял из себя E. Lencelet, этот Ланцелет, рыцарь-ланцет, который появился на пути Лизы после встречи с доктором-палачом?

Лиза всегда ценила в мужчинах скромность и деликатность. Наоборот, любое проявление мужской брутальности, превосходства над женщиной было ей неприятно и отталкивало ее. Но самое главное — своим идеалом она считала мужчину, который не свои преимущества будет перед ней демонстрировать, а сможет ее оценить.

Желание, прямо скажем, не оригинальное. Об этом мечтают все люди без исключения. Но у Лизы Дьяконовой со временем это стало уже не мечтой, а навязчивой идеей, чем-то вроде жизненного принципа. Это была своего рода игра в душевные прятки. Посмотрите на меня! И девушка сама уже понимала, что это неправильно, что она “слишком горда, слишком привыкла скрывать от людей свое состояние”. Но ей нужно было дойти до крайней точки отчаяния, до которой довела ее жестокая и “упорная”, как она пишет, болезнь, чтобы она начала рассказывать незнакомым людям о своем несчастье.

По дороге из Сальпетриер ей встретилась Кореневская, “единственная студентка-юристка второго курса на всем факультете”. Она заманила ее посмотреть, как принимает присягу в Palais de Justice (Дворец правосудия) первая женщина-адвокат во Франции Жанна Шовен. Это была парижская сенсация, и Лиза, конечно, не могла ее пропустить. (Впрочем, Шовен в тот день на присягу не пришла, и Лиза так никогда и не увидела ту, на которую хотела равняться.) В толпе собравшихся поглазеть Дьяконова встретила еще одну знакомую, студентку историко-филологического факультета, красивую светловолосую румынку Бильбеско. Рядом с ней стояла ее сестра-брюнетка, студентка медицинского факультета. Вдруг Лиза без всякого повода с их стороны рассказала им о своей болезни и неудачном посещении Сальпетриер. И надо же! Стоило девушке открыться, как тут же пришла помощь! Сестры Бильбеско порекомендовали ей своего знакомого — медика-студента, проходившего интернатуру в Сальпетриер, но уже считавшегося хорошим доктором. Через день Лиза отправилась к нему с рекомендательным письмом.