стоило перетащить какой-нибудь тяжелый арт-объект. По его позвоночнику простреливали странные электрические разряды, и ему приходилось минут по десять прятать голову под темным покрывалом.

Иногда Ками приглашала его на какую-нибудь выставку, куда направлялась в компании друзей, иногда – на обед или в кино, и скоро Аво стал известен в ее кругу как «молодой поэт со шрамом». Однажды его познакомили с редактором местного информационного бюллетеня по культуре, и тот попросил прислать стихотворение для печати. Аво сказал, что подумает. Ему не хотелось посылать то, что было в его записных книжках. Ему казалось, предложение требовало нового стихотворения, а создание нового требовало времени.

На следующий день Ками подарила ему записную книжку с надписью: «Отсюда начинается твое наследие».

Однажды – уже под конец пребывания Аво в Мерсине – Ками прикатила к галерее два велосипеда. Вместе с Аво они выехали на окраину города и остановились в апельсиновой роще.

Он пошел следом за ней по пыльной тропе между деревьями. Из листвы выглядывали плоды, напоминавшие круглые лампочки. Ками показала на высокое дерево и попросила сорвать для нее один апельсин.

Аво рассказал ей о Мине и лимонном дереве у горнолыжного подъемника, но Ками сказала:

– Нет, это не лимоны, это апельсины.

Она не была ему ни любовницей, ни теткой, ни двоюродной сестрой – она была другом, а это самая святая любовь в мире. Аво протянул руку и сорвал плод, переспелый до черноты.

– Этот? Ты уверена?

Ками взяла апельсин и очистила его. Маленькие треугольнички мякоти на разорванной кожуре…

– Моя мать живет вон там, – сказала она, показывая на дом в конце рощи. Идти за ней до дверей было не нужно – Аво остался ждать среди деревьев.

В конце концов Ками отдала ему поддельные документы для перехода границы, и они долго держали друг друга в объятиях. И это казалось веселым…

Его дружба с Ками отделила Аво от потока его жизни. Он сам так думал. Ее имя навсегда осталось запечатанным в его устах и никогда не должно было вырваться на волю. Но все же Ками была важна для него. За много лет до встречи с ней он видел жестокость и сам был жесток. К концу своего пребывания в Мерсине он понял, что Ками просто изменила направление потока. Без этого понимания он потерпел бы фиаско, вернувшись к Мине, так как никогда бы не сумел любить ее правильно.

Глава восемнадцатая

Кировакан, Армянская ССР, 1983 год

Мина решила, что завтра отведет детей на горнолыжный подъемник. Его было хорошо видно с крыши их дома, и двухлетняя Араксия с любопытством показывала пальчиком на движущиеся сиденья. Дочь казалась Мине старше своих лет – здоровенькая и разговорчивая, она была готова к покорению вершин. Девочка указывала с крыши на горы и, как положено армянке, говорила: «Масис» – здесь так называют Арарат.

Два года…

Мина крепко прижала дочку к себе и сказала: «Я так сильно люблю тебя, что готова съесть!» Девочка засмеялась, прикрывая рот обеими ладошками, как будто у нее был совсем маленький запас смеха и она старалась побольше сохранить в себе. Так же было и с едой – оставшиеся кусочки Араксия долго и тщательно пережевывала. Иногда Мине казалось, что ее дочь научилась чувствовать страх стариков, боявшихся потерять последнее.

Мина не подпускала ее слишком близко к ограждению крыши – либо усаживала в кресло посередине, либо позволяла побегать вокруг стола для игры в нарды. Да – она учила Араксию играть. Внимание ребенка трудно удержать дольше чем на два броска костей, но и это уже неплохо. Перерывы в игре давали возможность побегать-походить вокруг стола, размять ноги и руки, поболтать о том о сем. Глядя на окрестности, мать и дочь указывали друг другу разные удаленные места: вот железнодорожный вокзал, вот центральная площадь, вот церковь, а там – обметанные снегом горы.

– В горах есть деревня, – говорила Мина дочке, – в этой деревне постоянно идет дождь, почти каждый день. А видишь снег наверху? Там катаются на лыжах, и там есть старый горнолыжный подъемник.

Мина сдвинула ноги вместе и, опираясь на воображаемые палки, изобразила, как катаются на лыжах. Она наклонялась то влево, то вправо и издавала звуки, какие производят лыжи, скользя по снегу. Араксия закрыла рот ручками и затряслась от смеха.

Завтра, решила Мина, завтра прямо с утра она отведет на гору дочку и детей сестры. Если бы не вечерний концерт, то можно было бы отправиться туда и сегодня. Снег тает раньше времени. Январь, а столько прогалин.

Она устала изображать лыжника и, показав, что утомилась, плюхнулась на стул.

– Талин, – сказала Араксия.

– Да, верно! Сегодня мы с тобой пойдем и посмотрим, как она танцует и поет. Хочешь увидеть ее на сцене?

Араксия так сильно кивнула, что у нее клацнули зубки. Она снова засмеялась и прикрыла рот.

Нужно было возвращаться в квартиру. Скоро с работы вернется Галуст, и времени, чтобы пообедать и собраться на концерт, оставалось совсем в обрез. К тому же Мина еще не успела нарезать капусту для борща. Ну, не страшно. Днем она приготовила лаваш и хумус для свекрови и дочки. Есть баклажан и лимон. Так что все просто. Галуст сможет перекусить и этим, пока варится суп. Нет никакой нужды уходить с крыши вот прямо сейчас.

– Масис, – сказала Араксия, показывая в северном направлении.

Мина взяла дочь за руку и повернула ее к западу.

– Нет, Масис находится там, – сказала она. – Далеко-далеко. Масис куда выше этих гор. Когда-то он находился на нашей территории, но потом граница отодвинулась [18].

Девочка посмотрела в сторону западного горизонта и сказала:

– Нет, наши горы выше!

«Это обман зрения, перспектива, – подумала Мина. – И как же родителям удается объяснить это детям?»

Они еще раз прошлись вокруг стола и сели за нарды. Араксия бросила кости. Мина стала показывать, как правильно переставлять фишки. Но девочке больше нравилось бросать кости, чем возиться с фишками. Она еще раз бросила – ей уже было известно, как бросать, чтобы кости оставались на доске.

– Ого! Вот это да! – то и дело повторяла Мина.

Январь, а снег уже тает… Она надела на дочку пальто и шарфик, но сама чувствовала себя уютно и в одном свитере. Сможет ли она припомнить еще такую же зиму?

Хотелось бы… Может быть. Или – нет.

Ее сестра утверждала, что ничего не помнит из того, что было до рождения детей. Мина не обращала