сегодня не погиб никто из тех, кто мне дорог. Если было что поесть — это воспринималось как невероятная удача. Почему же сейчас это воспринимается так обыденно?

Рассвет нового дня был особенно ярким. Мистик — Хранительница и одна из приближенных Эвергрейса — принесла из логова золотого дракона осколки Ковчега. Думаю, Эвергрейс тоже руководствовался отчаянием в этом решении. Я помню, как по его золотой чешуе стекала кровь. И самого дракона, и демонов, и переметнувшихся на тёмную сторону Хранителей. От того, как много крови пролилось всего за одну ночь, разлом увеличился до такой степени, что края видно не было. В этом огромном рубце было заметно чуждое чёрное небо и какие-то скалы. Миры снова притягивались друг к другу, а боги лишь безмолвно наблюдали за этим. Спасением Акрасии стал Ковчег. В легендах и балладах говорится, что я первый из эсдо, кто получил осколок от Эвергрейса, но, увы, это неправда. Я первый, кто выжил после этого. Первого, кто попытался, частица Первозданного Света за несколько мгновений обратила пеплом. Я помню, как залитое кровью лицо мужчины исказилось гримасой агонии, а затем он вспыхнул, будто промасленная тряпка. Тело разлетелось пеплом, а алый комочек света продолжил висеть в воздухе.

Я не стремился стать эсдо, но я хотел защитить ту, которую полюбил всем сердцем. Энвиса хотела рискнуть собой и попытаться обуздать силу Ковчега. Я так боялся её потерять, что не придумал ничего лучше, чем схватить эту сферу первым. Глупо? Я знаю, но все мы глупцы, когда влюблены.

Те, кто никогда не касался частицы Первозданного Света, полагают, что это — какое-то благословение, что дарует Руфеон. Но на деле, это — ужасная боль, что прошивает тебя насквозь. В тот миг, когда я коснулся осколка, мне показалось, что мир перестал существовать. Был лишь я и агония боли. Я никогда не горел живьём, но, думаю, ощущения были близки к этому. Лишь мысли о ней дали силу подчинить себе ту мощь, что разрывала меня изнутри и выворачивала конечности в припадке невыносимой агонии.

Мне потребовалось несколько минут, чтобы просто прийти в себя. Пока я в бреду пытался выжить и подчинить Ковчег, сгорело ещё несколько добровольцев, попытавшихся взять другой осколок. К счастью Энвиса была подле меня и на какое-то время позабыла о том, что хотела рискнуть собой. Смогла бы она обуздать мощь Ковчега? Думаю, что да. И всё же где-то в глубине меня сидит мысль о том, что она могла и не справиться. Да, моя красавица невероятно сильный маг, но тогда она была измотана долгим сражением. Я не мог позволить даже такую незначительную вероятность потерять её. Наверное, я ужасный эгоист…

Вторым обуздал Ковчег Кадан. Следом за ним были Азена и Нинав. Калатур, которого к тому моменту подлатали целители, стал пятым эсдо. Он тоже рискнул, стремясь уберечь братьев. Затем, к новому осколку, подошел молодой мужчина с востока. Это был первый раз, когда я увидел Сиена. Ему тоже было нелегко обуздать силу осколка. Последним стал йоз Шанди. Сколько их сгорели в попытках обуздать мощь осколков? Я не считал, так что не могу сказать. Были среди них и люди, и силлины, и даже духи. Почему именно мы стали эсдо? Я не знаю. Говорят, Руфеон что-то рассмотрел в наших душах, поэтому позволил подчинить осколки Первозданного Света. Так ли это? Мне не дано знать правду. Я давно перестал задумываться о таких вещах. Вспоминаю ли я битву на Выжженной пустоши? Если отвечать искренне, то я мечтаю о ней забыть.

«Гном везде эль найдёт». Слышали когда-нибудь эту поговорку? Она так же правдива, как и то, что солнце встаёт на востоке и заходит на западе. После победы мы долго воздавали последние почести павшим. Дым от погребальных костров поднимался в небо, заслоняя солнце. К ночи Калатур позвал меня с собой. Как он нашел ту разрушенную таверну — я даже представить себе не могу. Собственно от таверны остался лишь подвал и винный погреб. Там мы праздновали победу и поминали погибших. Эта была невероятная смесь из радости и печали, обильно разбавляемая алкоголем.

На утро Кадан ушел, толком не простившись ни с кем. К полудню силлины спешно куда-то засобирались. От Энвисы я узнал, что Азена получила вестник из дома. Сестра Ард Рены, оставшаяся защищать Рохэндель, погибла в битве с демонами. Я несколько месяцев путешествовал рядом с Азеной, сражался с Казеросом плечом к плечу с ней. Мне казалось, что эта женщину воистину сделана изо льда. Ничто не могло поколебать её уверенности в собственных силах, но в тот миг правительница силлинов выглядела такой разбитой, словно её растоптали.

Я тогда почувствовал себя так, словно сердце вырвали из груди. До той минуты я старался не думать о том, что наш роман закончится вместе с войной. Я бы никогда не осмелился просить её остаться со мной. Мне нечего было предложить Энвисе, кроме себя и своей любви. Я прекрасно понимал, что она вернётся со своим народом, что останется с подругой, чтобы поддержать ту в час утраты. И всё же судьба распорядилась иначе. Уж не знаю, сказалось ли на решении Энвисы то, что я стал эсдо, но она осталась.

Первые годы после вторжения не были простыми. Рунарт всегда отличался интересными идеями, и на пепелище минувшей войны ему было где разгуляться. Очень быстро с его подачи меня избрали королём. Вотчиной моей стала довольно большая территория — почти четверть материка от восточного побережья до Загорья. Кассий собрал возле себя выживших юдиев и, пообещав Кталхе сделать её царицей, отправился на запад. Там тоже были ничейные земли — те самые, что подняла для нас Гивена. Посетив однажды Кабатию, я был впечатлён тем, как некогда бесплодная пустыня стала цветущим краем и богатейшим королевством на материке. Кассий сдержал обещание, и Кталха стала царицей. Были ли они счастливы, я не знаю. Мы пронесли дружбу сквозь года, но всё общение сводится лишь к письмам, которые в последние годы приходят довольно редко. Порой мне не хватает Кассия. Мы вместе выросли, вместе прошли через кошмар Второго Вторжения, но стареть нам приходится по отдельности.

Порой я жалею о том, что согласился стать королём. Тогда мне хотелось стать кем-то значимым, достойным Энвисы. С одной стороны, когда я смотрю на то, каким прекрасным королевством стала Лютерия — ужасное название, я был яростно против, но если Рунарт что-то вбил себе в голову, его уже не остановить — я испытываю безграничную гордость.