В тот момент Кифер решил для себя, что нужно быть во многих смыслах больным человеком, чтобы добровольно согласиться на помощь людей вроде Нестерова. Потому что чувствовать себя препарируемой лягушкой – удовольствие ниже среднего.

Но он сидел в машине и еще долго не мог собраться и уехать. Открывал сухие цифры анализов Дияры, читал короткие отчеты психотерапевта. Последняя запись значилась сегодняшним числом. Оценка состояния: шесть из десяти, тенденция к ухудшению, незначительная потеря веса, существенная потеря аппетита. Перелистнул страницы на начало июля, до своего приезда, и обнаружил, что до того была восьмерка, снижавшаяся до семерки в эпоху самоизоляции. При этом по приезде в Москву стабильность Дияры оценивалась всего на четыре балла. Сноски при этом показывали, что два и ниже – красный сектор, а девять и выше – зеленый.

Кифер ругнулся. Прав был проныра: за этими цифрами стояла цепочка событий, взлеты и падения. А что цифры? Что такое два? В Питере на спектакле было сколько? Что-то подсказывало Полю, что это был самый что ни на есть красный сектор. С тех самых пор, как она перестала есть после разговора с Шадриным, – всегда был только красный.

Перед глазами встала картинка. Отчетливая настолько, будто все было вчера. Кокетливо улыбающаяся Дияра, на вилке которой крошечный кусочек еды. Она смеется, болтает, подносит его к своему рту… и не кладет. И снова улыбается, и снова болтает, стреляет глазами, поправляет волосы, играет пресловутой вилкой. Всячески отвлекает внимание от еды. Дожидается, пока у Кифера в очередной раз зазвонит телефон, чтобы он ушел ответить, а она сделала вид, что все съела. Залезть к нему на колени, запустить в волосы тонкие пальцы и, прикрыв глаза, с наслаждением втянуть носом его запах…

Кифер отшвырнул папку на соседнее сиденье. Вцепился в руль и продышался. Завтра он будет смотреть на нее всю репетицию, направлять, трогать… Как раньше.

Он уже сорвался в тот день, когда мальчишка, едва не убивший Огневу, приплелся в театр с видом побитого щенка. Целовал ее как безумный, себя не помня. И чуть не сдох, осознав, что она ускользнула. И даже если бы он надавил, ничего бы не изменилось. Не как раньше. Она помнила, что было, а ему оказалось плевать. Хотя ей ли жаловаться. Он хотел ее до такой степени, что почти наплевал на отчетливое «нет». Это понимание убивало.

Поль сам не понимал, чего было больше в его приходе в квартиру Дияры Огневой с ее подружкой: мести за отказ или предупреждения не лезть к нему вновь. Но никакого удовольствия от содеянного не испытал.

Спорное решение, что ни говори, но и по-своему единственное. Поль давно осознал, что секс – еще один инструмент для достижения цели. И речь вовсе не о карьере через постель – слишком грубо, ненадежно и резонансно, – скорее о психологических играх. Физическая близость порождает эмоциональную, а это, в свою очередь, позволяет установить нужный контакт. Или наоборот: оттолкнуть, чем он и воспользовался. Ему не нужна Дияра Огнева ни в жизни, ни в постели.

Но он ей дожен. Да и смотреть, как ее топят из-за оценочных ошибок других людей, он не собирался. Если мудозвон Шадрин, загнавший талантливую девчонку за «неверность» его хореографическому безвкусию, принимает коллективные овации за свои ширпотребные балеты, то с чего отдувается за это та самая девчонка?

Разум это понимал, а нутро отвергало. Потому что профессионально Кифер был перед Диярой виноват, но в личном плане она просто растоптала чуть ли не единственное светлое, что в нем оставалось. Единственную попытку сближения с другим человеком. И он едва ли найдет в себе силы когда-нибудь ее за это простить.

Кифер – 04.1999 - 08.2005

Его мать жила в небольшой квартирке под крышей. Без излишеств или изяществ, но в те времена не по годам угрюмый восьмилетний мальчик об этом не думал. Занятие в балетном классе неожиданно отменилось, и добираться до дома Полю пришлось самому. Ничего удивительного в этом не было. Его мать была особой неприспособленной к жизни и после смерти отца справлялась со своими обязанностями с переменным успехом, зачастую больше витая в облаках, чем заботясь о сыне.

Тулуза. Розовый город. Не портовый, даже не близко, и тем не менее точно так же знакомый с проблемой переселения из Африки, как и весь их юг и Париж. Отец Поля Кифера погиб в разборках между французами и арабами. Поль ненавидел арабов. Глядя на этих наводнивших Францию крыс в своей школе, он не раз сжимал ручку до такой степени, что та трескалась. Но жизнь будто в насмешку совала этих типов ему под нос. Он ненавидел в них все. Их ласковое обращение друг к другу, их женщин, притворно-стыдливо прикрывавших тела и головы, их обычаи и веру.

Но в тот день, когда занятие в балетной школе отменилось, он переступил порог небольшой квартирки под крышей и обнаружил свою мать задорно скачущей на таком вот молодом арабе и издающей странные звуки. Эта картинка вызвала в нем приступ тошноты, и Поль, кое-как бросив вещи, рванул к туалету. Из-за двери до слуха донеслась возня, какие-то странные звуки, спешное выпроваживание любовника… и вот его легкомысленная мама присела рядом, чтобы рассказать ребенку о половом взрослении.

Юный Кифер не стал объяснять матери, что он прекрасно понимал, что это было, ибо не средневековье за окном. За гранью оставался лишь один вопрос: как после всего, что случилось с отцом, она допустила в свою жизнь и тело это отродье? Она ведь не просто любила отца. Она не представляла, как без него жить. Разве не по этой причине она на какое-то время перестала готовить еду, платить по счетам и так далее?

Спустя еще несколько месяцев Мари Кифер приняла ислам и вышла замуж за своего араба, которому, как оказалось, было всего девятнадцать. И окончательно погрузилась в свою новую жизнь и любовь. Поль же, и раньше не балованный материнским вниманием, оказался позабыт. Его по-прежнему ласково трепали по голове, рассказывали наполовину детские истории, но с ним более не считались. В доме поселился мужчина, и правила стал устанавливать он.

Отчим сразу понял, что мальчишка его ненавидит, и решил ответить взаимностью. Однажды ночью Поль услышал шорох в своей комнате, проснулся, вскочил на кровати. Перед ним стоял отчим в одном только халате. После секса с матерью Поля тот всегда ходил по квартирке в таком виде, и от этого Кифера мутило особенно сильно. Таким образом отчим показывал, кто главный и каким образом это главенство установил.

На этот раз он зашел дальше. Полы халата раскрылись, обнажая… Поль застыл с открытым ртом, забыв о своем нежелании показывать отчиму хоть какие-то эмоции. Краска бросилась к его лицу, обжигая новым витком ненависти. Затапливая с ног до головы.

– В этом все дело, да, вы же в балете все гомосексуалисты? Этого ты хочешь? Я видел, как ты подсматриваешь.

Девятилетний Поль понятия не имел, что там случится с его ориентацией через несколько лет, но дал себе слово, что если вдруг, то он лучше перережет себе горло. Потому что хотеть такое отродье, каким был его отчим, просто невозможно.

Но да, он подсматривал. Подсматривал, потому что дверь не раз и не два оказывалась приоткрыта. Подсматривал, потому что гнало детское любопытство, которое заставило бы смотреть любого ребенка. Подсматривал, потому что не верил, что этот выродок ничего не сделает его матери. Подсматривал, потому что эти сцены затрагивали в его душе что-то странное, темное и щемящее. Формируя что-то новое.