Он бодро вскочил со своей кровати и схватил со стола канцелярский нож.

– Еще раз войдешь в мою комнату, и я отрежу то, чем ты тут осмелился трясти, – прошипел он.

И понял, что ему нужно срочно уезжать из дома, пока отчим ничего ему не сделал.

У выродка было очень много друзей, которые точно так же ненавидели французов, как и те – их. Уважения они не испытывали и к матери Кифера. Разве нормальная француженка отдалась бы кому-то из них, да еще сменила веру? Нет, только падшая. И в глубине души Поль был согласен с ними. Не потому, что она связалась с арабом, – потому, что она отдалась людям, которые убили ее первого мужа. Неважно, что это не могли быть те же самые арабы. Для Кифера они все были на одно лицо и обладали одинаковыми недостатками.

После произошедшего ночью у Поля не было выбора, кроме как стать достаточно хорошим танцовщиком, чтобы поступить в балетную школу-интернат. И лучше бы подальше, в Париже. Это он сделал своей целью, к этому он шел. И уж чего-чего, а упорства мальчишке было не занимать.

Переговорив с матерью, он упросил ее подать документы на стипендию и начал работать в зале. Он работал, и работал, и работал, пока не стал лучшим и не получил приглашение в Париж. И все это время он терпел полные ненависти взгляды отчима и смешки его вечно ошивающихся в квартире друзей. Намеки на нетрадиционную ориентацию.

В Париже он лишился девственности одним из первых, и ему было плевать с кем. Он не такой, каким считал его отчим. Девочки, обращавшие на него внимание, были старше, но предпочитали об этом не думать, потому что Кифер с самого детства внешне выделялся на фоне сверстников. А тем более он выделялся в танце. Мощью, страстью. Это манило девочек, как бабочек.

Жизнь в Париже была всем неплоха, кроме того, что требовалось уезжать на летние каникулы и встречаться с отчимом. И снова все по кругу: смешки, намеки, угрозы, демонстративное обладание Мари… Когда Киферу исполнилось четырнадцать, он узнал, что выродок заразил мать чем-то венерическим. Сорвался. Отчиму нечего было противопоставить молодому, жилистому танцовщику. Кифер живого места на нем не оставил. Нет, он, конечно, догадывался, что выродок матери изменял, – уж больно много было в его речах неуважения к Мари, – но одно дело догадываться ему, и совсем другое – узнать наверняка его матери.

– Ты поедешь со мной в Париж, и мы что-нибудь придумаем, – сказал ей Поль, превратив выродка в окровавленную лепешку. Ему не было жаль. Он вообще не воспринимал этого урода как человека.

– Я никуда не поеду. Я люблю его, – рыдая, сообщила мать.

Это было страшно, дико, непонятно. А еще жалко. И тогда Поль понял, что уедет сам. Плевать куда. Он обнял ее в последний раз и… вычеркнул из своей жизни как пропащую. Поклялся, что никогда не будет ни жалким, ни бедным. И конечно же, не впадет в зависимость от другого человека.

В том же году в качестве приглашенного педагога в парижскую школу балета приехал Анатолий Романович Савельев.

44 – 08.2020

У Бехчина было по-холостяцки необжито, несмотря на то, что он приехал в Москву примерно в одно время со мной. Вот только он не слонялся по театрам в поисках места, экономя последние копейки. Тем не менее условия для жизни в его квартире были аскетичнее некуда: рулонные шторы на окнах, непритязательная мебель из «Икеи» и минимум характеризующих мелочей. А еще он курил прямо в кухне, а вдоль кухонного фартука выстроилась батарея пивных банок.

– Это охрененно вкусно, – бубнил Бехчин мне в спину. Выразить эмоции ему потребовалось так срочно, что даже прожевать не вышло. В итоге дикция неслабо пострадала, и о причине восторга пришлось в некотором смысле догадываться. – Как только Кифер тебя отпустил? Все недостатки можно простить за такую еду.

Тут я малость обиделась, потому что не замечала за собой засилья недостатков, которые нужно было срочно простить. Но о вкусах не спорят. Помнится, от Бехчина ушла жена. И как я поняла, ушла она не в никуда. Может, ей он тоже заявлял о том, за что прощал множественные недостатки?

Про себя позубоскалив на счет своего нового арендодателя, я уничтожила последние следы готовки, села за стол и придвинула к себе еду.

У кого какие страхи в жизни, а я боюсь тарелок. Наполненных сногсшибательно пахнущей пищей, которую я не могу взять в рот, потому что… Потому что. Это настоящий тотализатор: как поем, сколько поем и не станет ли мне после этого больно и плохо.

Обманывая собственный организм, я открыла на телефоне страницу браузера с объявлениями о сдаче жилья. Но с целью намеренно переключить внимание. И пока не пришла в себя и не сконцентрировалась, сунула в рот полную вилку. Пожевала. Проглотила. С огромным трудом, но все же без панических атак и застревания кусков в пересохшем горле. Все равно плохо. Нестеров будет недоволен.

Психотерапевт долго и потрясенно молчал после того, как я сообщила ему, что Кифер потребовал от меня отказаться от препаратов ради роли. А затем выдвинул встречное условие: взвешивать, сколько граммов я съела, делать полную разбивку по питательным веществам, следить за состоянием так внимательно, будто от этого жизнь зависит – хотя почему будто, она и зависит! Если вдруг к концу недели результат будет неудовлетворительный или наметится снижение веса, то пусть Кифер идет в жопу. Так и сказал, я не преувеличиваю. По-моему, Нестеров с Полем выработали друг к другу стойкую неприязнь с первой же встречи.

Ну а пока, поскольку терять партию я была не намерена, нужно было как-то… есть. Силком, обманами, уговорами, хоть целый день по ложке. Это тоже расстройство, но не такое серьезное.

В общем, не советую доводить себя до расстройств пищевого поведения, а то будете всю жизнь сидеть на ультиматумах. В моем случае даже предмет шантажа придумывать не надо: суешь мне под нос тарелку, и вот она я – трясусь в припадке, на все согласная.

– А как тебе Бибирево? – спросила я, переключаясь. – На одной ветке с театром, в двух остановках автобуса от офиса моего психотерапевта.

– Матом можно? – закатил глаза Миша. – Тебе сегодня Кифер предложил ведущую партию!

– И что? В одном спектакле ведущая, а в остальных кордебалет. И когда еще его балет выйдет. Мне еще минимум месяц торчать на минимальном окладе.

Сегодня в обед я позвонила матери и сообщила, что какое-то время не смогу перечислять деньги. Да, у меня проблемы, но не те же, что были раньше. Небольшое преувеличение, ведь я понятия не имела, справлюсь ли с нервами, но это вернее, чем волновать ее. Да и что она сделает?

После выкидыша я начала разговаривать с психотерапевтом из клиники, и он схватился за голову. Назвал меня Ящиком Пандоры. За два месяца он так и не сумел разложить мои отношения с семьей по полочкам, а узнав, что я переезжаю в Москву, сразу посоветовал мне найти именно Нестерова.

«Итак, Дияра, – сказал тот на первом же сеансе. – Я хочу, чтобы ты понимала простую вещь. Ты можешь доверять мне целиком и полностью. Почему? Потому что ты мне платишь. То есть если я буду блюсти чьи-то интересы, кроме твоих, или передавать конфиденциальную информацию третьим лицам, то сделаю хуже самому себе. Я лишусь заработка и репутации. Потому я твой лучший, самый верный и преданный друг. Ты можешь рассказать мне все, я всегда буду на твоей стороне. И чем больше, подробнее и понятнее ты мне все это рассказываешь, тем дешевле в итоге тебе обойдутся мои услуги. Выбор за тобой».