* Патрик Ле Браузек (род. 1950) – действующий французский политик, член компартии Франции.

На этот раз у него в багажнике обнаружили чемоданчик, обитый мягкой кожей с многочисленными отверстиями для воздуха; дырочки были еле заметны, и на первый взгляд он мог сойти за атташе-кейс руководителя среднего звена. Внутри же, разделенные перегородками из плексигласа, копошилось штук пятьдесят насекомых, среди которых жандармы тут же опознали сколопендру, паука-птицееда и гигантскую уховертку; остальных определили через несколько дней, в Музее естественной истории Ниццы. Они направили список специалисту, единственному, надо сказать, во Франции специалисту по такого рода преступлениям, который наскоро прикинул: по рыночным ценам все вместе тянуло на сотню тысяч евро.

Ле Браузек быстро во всем признался. Он поругался с одним из своих клиентов – каннским хирургом – из-за оплаты предыдущей поставки, но согласился приехать к нему с дополнительными экземплярами. Разговор не получился, он ударил хирурга, и тот упал навзничь на мраморный столик. Ле Браузек был уверен, что он скончался. «Это несчастный случай, – защищался он, – я совершенно не собирался его убивать». Он запаниковал и, вместо того чтобы вызвать такси, как он сделал на пути в Канны, угнал машину своей жертвы. Таким образом, карьера правонарушителя закончилась так же, как и протекала, – преступно и по-идиотски.

Сотрудники Регионального управления уголовной полиции Ниццы отправились на виллу Адольфа Петиссо*, практикующего хирурга. Он жил на авеню Калифорнии, на возвышенностях Канн, и ему принадлежало восемьдесят процентов акций собственной клиники, специализирующейся на реконструктивной и пластической хирургии для мужчин. Он жил один. Это был определенно человек небедный, газон и бассейн поддерживались в отличном состоянии, а в доме они насчитали с десяток комнат.

Осмотр первого и второго этажей ничего не дал. Все указывало на ничем не примечательный, классический образ жизни гедониста, не слишком рафинированного представителя крупной буржуазии, лежавшего теперь с разбитым черепом в луже крови на ковре в гостиной. Ле Браузек наверняка сказал правду: будничный деловой разговор неожиданно принял скверный оборот, так что в предумышленном убийстве обвинить его нельзя. Но лет десять ему все-таки дадут, не меньше.

* По-французски фамилия Петиссо звучит как «придурковатый» (от фр. petit sot).

А вот в подвале их ждал сюрприз. Этих бывалых стражей порядка пронять было трудно, Ницца и ее окрестности издавна славятся высокой преступностью, ставшей еще агрессивнее с появлением русской мафии, но ни майор Бардеш, возглавлявший группу, ни его люди никогда ничего подобного не видели.

Все четыре стены помещения площадью двадцать метров на десять были почти полностью заставлены застекленными этажерками двухметровой высоты. На полках, на равном расстоянии друг от друга, освещенные галогенными слотами, выстроились в ряд чудовищные люди-химеры. Половые органы были пересажены им прямо на торс, крошечные ручки эмбриона служили продолжением носа, образуя нечто вроде хобота. Прочие композиции представляли собой месиво из сросшихся, переплетенных, сшитых вместе человеческих конечностей, опутавших искаженные гримасами лица. Все это хранилось неведомым им способом, но существа получились до ужаса реалистичными: искромсанные лица, как правило лишенные глаз, застыли в леденящих душу страдальческих оскалах, в местах ампутаций засохла кровь. Петиссо оказался законченным извращенцем, дававшим выход своим извращениям весьма неординарным способом, наверняка у него были сообщники, то есть имела место незаконная торговля трупами и, возможно, эмбрионами тоже, расследование будет долгим, подумал Бардеш в ту минуту, когда один из его помощников, молодой бригадир, недавно зачисленный в команду, потерял сознание и теперь в нескольких метрах от него оседал на пол с замедленной грацией, словно срезанный цветок.

Он также подумал мимоходом, что вот отличная новость для Ле Браузека, – хороший адвокат не преминет воспользоваться ситуацией, живописуя монструозность жертвы, что, несомненно, повлияет на решение присяжных.

Центр подвальной комнаты занимал огромный стол с подсветкой, по меньшей мере пять метров на десять. В его внутреннем пространстве, разделенном на ячейки прозрачными перегородками, шебуршились сотни насекомых, сгруппированные по видам. Кто-то из полицейских, нечаянно запустив механизм управления на краю стола, привел в движение одну из перегородок: десяток пауков-птицеедов, быстро перебирая мохнатыми лапками, ринулись в соседний отсек и, не мешкая, принялись разрывать на части тамошних обитателей – толстых красноватых сороконожек. Так вот чем занимался по вечерам доктор Петиссо, вместо того чтобы, по примеру своих собратьев, предаваться безобидным оргиям с проститутками славянского происхождения. Он просто-напросто возомнил себя Богом и обращался со своей популяцией насекомых так же, как Бог с людской популяцией.

На этом все бы и закончилось, не вмешайся Ле Герн, недавно откомандированный в Ниццу молодой бригадир из Бретани, которого Бардеш счастлив был принять под свое крыло. Прежде чем вступить в ряды полиции, Ле Герн проучился два года в Школе изящных искусств в Ренне, благодаря чему узнал в незаметном рисунке углем на стене, втиснутом в один из редких проемов между этажерками, эскиз Фрэнсиса Бэкона. Присмотревшись, они обнаружили по одному произведению искусства во всех четырех углах подвала. Кроме эскиза Бэкона тут были два пластината фон Хагенса, сами по себе достаточно отвратительные. И наконец, живописное полотно, в котором Ле Герн вроде бы узнал последнюю на тот день картину Джеда Мартена «Мишель Уэльбек, писатель».

Вернувшись в комиссариат, Бреш немедленно пробил их находки по картотеке TREIMA. Ле Герн оказался прав на все сто. Пластинаты хирург приобрел, судя по всему, вполне легально, а вот эскиз Бэкона был украден лет десять назад из музея Чикаго. Самих похитителей арестовали несколько лет спустя, но они наотрез отказались сдавать покупателей, что было большой редкостью в этой среде. Рисунок среднего формата достался Петиссо в то время, когда цены на Бэкона слегка упали, и он, видимо, заплатил за него половину рыночной стоимости – обычная практика; для человека его уровня доходов это была трата значительная, но, в общем, подъемная. Зато Бардеш пришел в ужас, узнав, как взлетели сейчас цены на Джеда Мартена; даже за полцены хирург никогда бы не смог позволить себе такую покупку.

Он позвонил в Управление по борьбе с незаконным оборотом предметов искусства, где все страшно засуетились: речь шла об их самом крупном деле за последние пять лет. Цены на Мартена росли с головокружительной быстротой, и все ожидали, что картина вот-вот всплывет на рынке, но не тут-то было; они, надо сказать, пребывали в некотором недоумении.

Еще одно очко в пользу Ле Браузека, признал Бардеш: он отбыл с чемоданчиком насекомых на сто тысяч евро и «порше», наверняка не дороже, не прихватив картину стоимостью в двенадцать миллионов. Все указывало на панику, спонтанность, случайное преступление, и хорошему адвокату не составит труда обратить это в пользу обвиняемого, даже если наш искатель приключений скорее всего понятия не имел о сокровище, находившемся у него под рукой.