Уезжая теперь на выходные дни в Вильнюс, я старалась прихватить с собой «самиздат» – как правило, фотокопии. Передавая друг другу прочитанные глянцевые страницы, мы с Володей без сна, за двое суток проглатывали «Доктора Живаго», «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург и многие другие «листы о Правде».

Мне пришлась по душе милая, уютная столица Литвы. Будучи одной из республик СССР, Литва отличалась от других прибалтийских соседей. Говорят, что Наполеон досадовал на то, что не может унести на ладони в Париж собор Святой Анны. А премьер-министр Польши Пилсудский завещал захоронить в этом городе своё сердце.

В современном Вильнюсе башня Гедимипаса, старинные дома и улочки, похожие на развязанные шнурки, уживались в согласии с библиотеками и театрами, построенными из стекла и бетона. На завтрак в маленьких кафе подавались блинчики с вареньем, сырники, вкусный кофе. Вечерами на длинные деревянные столы закусочных метали тарелки из нержавеющей стали со шпекачками в синеватом огне подожжённого спирта. В чистоте, цветах и опрятности город содержал, казалось, какой-то один рачительный хозяин. На самом деле о Вильнюсе заботились все его жители.

Уже месяца через три Володя получил ордер на прекрасную квартиру. Располагалась она в центре города, на тихой улочке с бульваром, параллельной главному проспекту. Мы купили на выставке мебельный гарнитур, светильники, посуду. Когда я бывала в Вильнюсе, мы принимали актёров, знакомых Володи по работе в прежних театрах и здешнем. Одни возили нас на машине за родниковой водой, другие показывали Тракай, предместья города и ближние озёра. Мы подружились с семьёй литовского драматурга, пьесу которого Володя принял к постановке. Чтобы познакомить постановщика с бытом рыболовецких артелей, о которых шла речь в пьесе, драматург повёз нас в Ниду, на Куршскую косу, показал рыбацкие хозяйства, одежду, сети, коптильни для угрей. Всю ночь в Ниде бушевало море. На мысу подвывал наутофон, а на маяке нёс службу прожектор, силившийся пробить мглу тумана. Отсюда, из рыбацкого посёлка, все проблемы виделись острее и совсем по-другому, чем из города. Правда оказывалась более прискорбной. Откровенно, с болью здесь рассказывали о том, что ни один сейнер или мотобот, кроме советских, не выходит в Балтийское море до наступления путины. «Сами подумайте, – говорил драматург, – с других судов по рации нашим рыбакам вдогонку шлют оскорбления, кричат: „Бандиты, разорители!“ – а для нас это – тьфу… До выхода в море рыбакам обещают за тонну улова сотни рублей, а едва начинается промысел, как начальство по той же рации оповещает, что снижает цены наполовину. Чего же можно ждать от людей, которых, с одной стороны, поносят дурными словами, а с другой – обманывают?» «Мы неграмотно поворачиваем реки вспять, неграмотно осушаем болота, ещё более неграмотно ведём по жизни человека. Сами сталкиваем его с прямого пути и вынуждаем на карачках выбираться, если он того ещё хочет», – добавляли другие.

В театре у Володи всё складывалось более или менее удачно. Одним из первых в стране он поставил пьесу Бертольта Брехта «Господин Пунтила и его слуга Матти». Непривычная для русской сцены драматургия требовала новых подходов. В театроведческих статьях обсуждали специфику художественного метода Брехта. Спорили, как вернее переводить на русский язык ключевое понятие – «отчуждение» или «очуждение». Знатоком драматургии Брехта в Ленинграде слыл известный филолог Ефим Григорьевич Эткинд. Я попросила Ефима Григорьевича быть консультантом постановки в Вильнюсе. Он согласился. Спектакль имел успех, вызвал интерес у критиков. Из Москвы его приехал посмотреть Константин Лазаревич Рудницкий, заявивший о себе в те годы первыми книгами о Мейерхольде. Постановку Володи он высоко оценил.

На закрытых просмотрах в обкомах и горкомах партии тогда показывали картину Феллини «Восемь с половиной». Для простых смертных увидеть этот фильм было неосуществимой мечтой. В нашем доме в Вильнюсе Константин Лазаревич кадр за кадром пересказал весь фильм, не раз прибегая к термину «поток сознания» для характеристики нового киноязыка.

Мы с Володей бывали на спектаклях литовских театров. Ездили в Паневежис к режиссёру Мильтинису, в труппе которого играли такие будущие знаменитости, как Банионис, Будрайтис и другие. В Вильнюсе я однажды встретила доктора Владаса Шимкунаса, лечившего в лагере Александра Осиповича. Встретила балерину Л., с которой мы находились вместе на Севере в ТЭКе. Там мы были соседками по нарам. С известной регулярностью за ней ночами приходил в барак один из надзирателей. Она послушно одевалась и уходила в темень вслед за ним. Для неё не могло остаться секретом, что, просыпаясь, я оказывалась невольной свидетельницей её обречённых сборов…

Работа, институт, поездки из Ленинграда в Вильнюс и обратно определяли внешнюю сторону жизни. Внутренние проблемы оставались неприкасаемыми. Переписываясь, общаясь по телефону, Володя держал связь со своими детьми и внуками. Я к этой стороне его жизни доступа не имела. Но подошла пора и для этого.

На службе перед сдачей институтских экзаменов мне полагался месячный отпуск. Я находилась в Вильнюсе, когда Володя получил телеграмму от матери: «Приезжаю, встречай». Помня, что для неё я была «интересанткой» и «проходимкой», и не ожидая от её визита ничего хорошего, я на вокзал с Володей не поехала.

Володя не предупредил, что его мать мала ростом – едва ему до плеча. Когда я на звонок открыла дверь, трогательная пара – Пат и Паташон – оставалась стоять на лестничной площадке. Меня взыскующе рассматривали. Я молча ждала. В итоге Мария Семёновна с менее всего ожидаемой игривой интонацией произнесла:

– Ну-у-у!.. Встречайте гостью.

– Милости просим, – ответила я ей в тон.

И встреча с грозной мамой нежданно-негаданно оказалась лёгкой, расположив нас друг к другу сразу и без всяких объяснений.

С оставшимися в живых четырьмя детьми Марии Семёновне после смерти мужа пришлось справляться одной. В двадцатые годы, выйдя замуж за немца, из Одессы в Германию уехала её старшая дочь Рая. Остальные дети и голодали, и болели, и не доучились как надо. Став взрослыми, разъехались по разным городам, завели свои семьи. Постоянно Мария Семёновна жила с семьёй Володи, только лето проводила у младшего сына или у дочери в Риге. Володя был её гордостью, он у неё один «вышел в люди». Она плохо слышала, но была очень общительна. Умела приметить в окружающих какие-то забавные чёрточки и посмеяться над ними. Главное – она была труженица и без отдыха везла на себе хозяйство то у одних, то у других детей.

В Вильнюсе её восхищало решительно всё: сам город, магазины, скверы и более всего наша светлая, просторная квартира. Готовясь в Вильнюсе к экзаменам, я брала Марию Семёновну с собой