class="p1">После длительных поисков прекрасную вильнюсскую квартиру нам удалось обменять на тридцатиметровую комнату в Ленинграде, в огромной коммунальной квартире старинного дома позади Преображенского собора. Три венецианских окна этой комнаты выходили в тихий Манежный переулок. Удивительная, надо сказать, была квартира. На семь её комнат и восемнадцать жильцов приходился один звонок без указания, кому сколько раз звонить. Прожив там около двух лет, не припомню ни одного бытового недоразумения, о которое бы мы споткнулись. Устать можно было только от количества приветствий («Доброе утро!», «Добрый вечер!») и вопросов о самочувствии. Я не однажды слышала категорическое: «И не думайте, не пущу. Уже час ночи, переночуете у меня», – когда к нам приезжал кто-то из близких и я, справившись на кухне с готовкой, собиралась уйти в свою комнату на улице Ломоносова.

Впоследствии две наши комнаты в «коммуналках» нам посчастливилось обменять на отдельную двухкомнатную квартиру на пятом этаже без лифта. В этой квартире на Лиговке мы прожили около двадцати лет.

С устройством на работу в Ленинграде у Володи проблем не возникло. Его пригласили на «Ленфильм» на должность главного режиссёра Студии киноактёра. Ответственности здесь было несоизмеримо меньше, чем в театре. Но от проблем иная специфика не избавляла. Стоило распределить роли и приступить к репетициям, как то одного, то нескольких актёров отзывали на плановые съёмки фильмов. Вместо них приходилось вводить других исполнителей. Репетиционное время растягивалось на неопределённый срок. В итоге Володе за год удавалось выпустить один полноценный спектакль на студии и один-два на телевидении.

Если же в целом говорить о его творческой судьбе в Ленинграде, то благословенным шагом для него оказался переход на преподавательскую работу. Зная о его пристрастии к студийному воспитанию актёров, я поддержала его решение оставить «Ленфильм» и перейти в Институт культуры. Творческие судьбы ярких и одарённых студентов режиссёрского курса, который он вёл, стали важной составляющей его жизни.

Была ещё и цепкая театральная память. Володя был всегда готов пересказать кому-то мизансцены и целые спектакли, виденные им в детстве и юности: в одесской антрепризе Собольщикова-Самарина, в Харькове, Киеве, а позже – во МХАТе, в театрах Мейерхольда, Таирова. Так же хорошо он помнил имена актёров, занятых в спектаклях. Теперь он всех оповещал: «Тамара написала на листе бумаги: „Приехали мы всей семьёй в Одессу…“ – положила этот лист передо мной и вложила в ладонь ручку. С того дня я и принялся за свою книгу „Театр моей юности“».

* * *

Быт организовался сам собой. Володина мать, которая жила с нами, создавала атмосферу домашнего уюта. Она нетерпеливо ожидала моего возвращения с рынка, с заинтересованностью придирчивого эксперта вынимала из сумки провизию, одобряла каждую покупку: «Ах, какое ты прекрасное купила мясо!», «Где тебе только удалось отыскать селёдку с такой толстой спинкой?». Или укоряла: «Ну а это зачем? Что же ты у нас за транжира такая?»

Торопливо почистив картошку, нарезав овощи, чтобы снять с неё часть нагрузки, я убегала на работу. С работы бежала на занятия в институт. Мария Семёновна, которую я полюбила и стала называть мамой, ведала приготовлением обеда.

Чаще других к нам приезжала из Тамбова старшая дочь Володи Маечка, с которой нас связало куда более сердечное чувство, чем простая приязнь. Она стала другом, очень близким и дорогим мне человеком.

* * *

На службе произошли перемены. Приход нового директора в ЛДХС (Ленинградский дом художественной самодеятельности), где я работала, перевернул в этом учреждении буквально всё. Из вялого, рутинного и непрестижного придатка к Дворцу профсоюзов, курирующего жизнь любительских коллективов города, ЛДХС превратился в кипучий методический центр, который взял под контроль подбор кадров, организацию семинаров и учёбы для руководителей коллективов, всю творческую жизнь.

Такие энтузиасты, как замечательный директор Марк Михайлович Гитман, как заведующие отделами культуры отраслевых профсоюзов и обаятельная, мудрая Людмила Парфёновна Шахнова (тогда директор областного Дома народного творчества), сумели рассмотреть в порученном им деле и смысл, и перспективы. Валялась-валялась толковая идея творческого просвещения, её отодвигали как бросовую, никто в неё серьёзно не вникал. Но стоило её нужным образом огранить, как в городе буквально на глазах начало происходить нечто невиданное.

Если раньше театральными коллективами руководили оставшиеся без работы актёры, не имеющие режиссёрского опыта, то теперь на работу оформляли профессиональных режиссёров и студентов, проучившихся в творческих вузах не менее трёх лет. На афишах стали появляться фамилии известных режиссёров: И. С. Ольшвангера, А. Б. Винера, О. Я. Ремеза, В. А. Ремизова, З. Я. Корогодского, В. С. Голикова, В. В. Петрова, Н. И. Лифшица, супругов В. С. и М. Л. Андрушкевич, Ю. А. Смирнова-Несвицкого, Ю. С. Соболева, актёра Ф. М. Никитина и других.

Стремление профессиональных театров в шестидесятые—восьмидесятые годы утвердиться в собственном почерке прикрыло двери перед выпускниками театрального института. Чтобы не остаться без работы, большей части дипломированных режиссёров пришлось уехать из Ленинграда на периферию. Кто-то из оставшихся в городе устраивался на телевидение, на радио. Но нашлись и такие, кто поначалу только для заработка, а затем с полной творческой отдачей возглавил любительские театральные кружки. За именами как известных, так и молодых режиссёров – Г. Яновской, Т. Жаковской, Л. Шварца, Л. Погосьян, М. Левшина, И. Паниной, М. Мендельсона, Н. Никитиной, А. Бирули, В. Суслова и многих других – утвердились созданные ими театры: «Скворечник», «Перекрёсток», «Суббота», «Четыре окошка», «Синий мост», «Театр дождей», решительно не похожие один на другой ни по духу, ни по стилю.

Афиши дворцов, домов культуры и клубов запестрели свежими и неожиданными названиями спектаклей. Это подтолкнуло к организации смотров и фестивалей. Появилось постановление о присвоении лучшим коллективам звания народных театров. К концу семидесятых, в восьмидесятые годы в городе их насчитывалось уже двадцать пять. В театральной афише города появилась рубрика «Репертуар народных театров».

Структура народных театров предусматривала создание при них студий. Актёры-любители получили возможность длительное время обучаться сценической грамоте. Да и только ли в сценических секретах было дело? Главное таилось в характере контактов и отношений. Они в корне изменили суть самого явления художественной самодеятельности. Союзничество профессиональных режиссёров с людьми «второй профессии», как называли тех, кто с производства устремлялся на занятия в театральные, вокальные, хореографические коллективы, оказывалось настолько сильным человеческим сцеплением, что из творческих студий они превращались в центры встречных духовных и культурных прорывов. Актёры-любители чтили своих педагогов-режиссёров как богов, спустившихся к ним с Олимпа. И в свою очередь доставляли «богам» такую неприкрытую правду о реальном быте и состоянии производства, что это корректировало режиссёрские решения современных пьес.

В ЛДХС (улица Рубинштейна, 13), с его добротной библиотекой, театральным, оркестровым, изо, вокальным,