Своих убитых немцы похоронили. Частично убрали и тела погибших красноармейцев. Последний день перед прорывом оставшиеся шестьдесят бойцов нашего 328-го полка и человек сорок из других частей, присоединившиеся к нам, провели в лесистой балке с крутыми склонами. Место было не слишком надежное, но сюда не могла спуститься немецкая техника.

Раза два проносились «мессершмитты». Разглядели они нас или нет, непонятно. Но на всякий случай обстреляли балку из пушек и пулеметов, сбросили несколько мелких бомб. Мы снова рыли могилы для погибших и готовили оружие для предстоящего броска.

Вышли на закате и торопливо шагали на восток. Разведка прокладывала путь. Сумели обойти несколько постов. На рассвете разглядели застывший на лесистом пригорке немецкий танк Т-3. Рядом в небольшой траншее находились несколько солдат и стоял на треноге пулемет.

Обойти это место мы не могли: с обеих сторон тянулась открытая равнина, изрытая воронками. У нас осталось единственное противотанковое ружье и девять патронов к нему. Ступак вызвал меня и Федю Долгушина.

– Ребята, танк надо уничтожить. – Капитан смотрел на нас усталыми запавшими глазами. – Начнем обходить, он прикончит всех. Для того и поставили, чтобы таких, как мы, добивать.

– С двухсот метров можно взять, – сказал я. – Еще бы небольшое прикрытие.

– Прикрытие обеспечу. Хватит пяти человек с ручным пулеметом?

– Хватит. Большую группу они засекут.

Восемь человек осторожно позли среди кустарника. Мы с Федей тащили самозарядное ружье. Паша Скворцов не отставал от нас, а метрах в двадцати следовала группа прикрытия во главе с Савелием Гречухой. На пару минут замерли, вслушиваясь в голоса. Предстояло проползти еще метров семьдесят. Федя тяжело дышал, думая о своем.

– Обидно здесь остаться, – сказал он. – Наши уже совсем рядом.

Мы приблизились еще на какое-то расстояние и собрали ружье. Оттянув затвор, вставили обойму. Нас услышал часовой. Он вглядывался в кусты, держа в руках автомат.

Я уже целился в борт танка, когда позади хлопнул выстрел. Часовой свалился на подломившихся ногах, а Савелий, двинув затвором, выбросил стреляную гильзу. Через секунду я нажал на спуск.

Две первых пули вложил в борт, три других – в башню. Я старался не спешить, выцеливая каждый выстрел. Федя вставил последнюю, неполную, обойму, а в нашу сторону рывками проворачивалась башня с тонкой длинноствольной пушкой.

Еще две пули я послал в основание башни и две последних в то место, где прятался за броней двигатель. Пушка выстрелила, ударил длинными очередями один, затем другой пулемет из траншеи.

Наше прикрытие тоже вело огонь. Мы отползали. Федя Долгушкин приподнялся, чтобы глянуть результат. Очередь прошла на уровне груди, опрокинув его на спину.

Из щелей танка шел дым, показались языки огня. Из траншеи в нашу сторону молотил без устали пулемет. Я выдернул из ружья затвор и швырнул его в траву.

На несколько секунд задержался возле тела старого товарища, с кем подружились еще в учебном полку. Никого из тех ребят почти не осталось… Смуглое лицо хранило все то же озабоченное выражение, потускневшие глаза были открыты. Я осторожно закрыл их.

Остатки полка, пригибаясь, бежали в сторону наших позиций. В этом месте, рядом с передним краем, мы не смогли бы прятаться еще один день. Этот рывок стоил нам двух десятков погибших. Но мы добрались до своих.

Кричали, свистели, ругались матом, чтобы нас сгоряча не перестреляли, приняв за немцев. В траншее приходили в себя, жадно курили. На нас смотрели с сочувствием, кое-кто настороженно.

Так или иначе, всех будут проверять. Я спросил, не знает ли кто-нибудь о судьбе санитарной роты 328-го стрелкового полка.

– Да мы и про полк такой не слышали, – ответил сержант, угостивший меня табачком.

– Услышите, – морщась от боли, сказал капитан Юрий Ефремович Ступак, которому перевязывали простреленную руку. – Еще как услышите.