Около магазина тропических рыб обнаруживаю китайскую закусочную, где за пятьдесят пенсов можно купить кулек жареной картошки. Китаец, расцветая, как георгин, пытается мне всучить еще жареной рыбы, но я боюсь, что не смогу незаметно пронести в спальню детям на второй этаж еще и рыбу. Машу руками, китаец извиняется. На следующий день мы встречаемся радостней, чем родственники. Я кажусь ему нищей, почему-то хорошо одетой эмигранткой, и с каждым разом он насыпает мне все больше и больше картошки.

Если вы едете по Лондону рано утром или поздно вечером, вы видите людей, спящих на асфальте, подложив под себя картонку и прикрывшись такой же. Молодые, пожилые, женщины, мужчины. Зрелище жуткое. Это не наши бомжи, это люди, с которыми что-то недавно случилось.

– Это бывает, дорогая, с самыми обычными людьми. В Лондоне есть ночлежки, но ведь еще надо иметь достаточно денег, чтобы доехать до них на нашем метро. Я знаю истории, когда люди оказывались на асфальте, серьезно заболев. Я говорила, здесь непопулярно болеть. Люди, которые говорят о своих болезнях, – несносны. Их перестают звать в дома. Конечно, иногда хочется поныть и пожаловаться, и тогда я лечу в Израиль или в Россию. Вообще скажу тебе честно, если бы я не работала все время с советскими туристами, я давно бы сошла с ума.

Телевидение в Англии скучное, оно ориентировано на домохозяек, пенсионеров и школьников. После наших политизированных и интеллигентских передач – просто смертный сон. Ничего, думаю я. Завтра в видеотеке наберу кассет с хорошими фильмами. Видеотека работает чуть ли не круглосуточно, в ней есть пластмассовый городок для детей, кресла, музыка, уют и изобилие садо– и порнокассет с зазывными кадрами на обложке. От разнообразия и того и другого через пять минут начинает тошнить. Вполне интеллигентные люди набирают по огромному пакету кассет и уходят с умиротворенными глазами.

Девицы потрясенно переглядываются, когда я спрашиваю, нет ли у них киноклассики. Это бывает в учебных заведениях, в которых изучают историю кино, говорят девицы. Им очень неудобно, но к ним никогда не поступает таких заявок, но зато они могут мне предложить самые свежие поступления, и я непременно останусь довольна. Из-под прилавка (я тоже думала, что в Англии нет понятия «из-под прилавка») они достают мне две кассеты. На обложке одной из них ниндзя, жующий негритянскую ногу, на другой – дива, совокупляющаяся сложным способом с насекомым большого роста. Кисло улыбаясь, я благодарю их.

Советского туриста любят казнить за тряпочный ажиотаж, и напрасно. Книжку вы не купите – дорого. Том Кастанеды, вокруг которого я облизывалась, стоил как два простеньких «видика». Кассет с хорошими фильмами нет в продаже совсем, симфоническая музыка на пластинках – по цене подержанных автомобилей. Театр европейский мы видим в Москве, да и не то чтобы он особенно отличался от нашего в лучшую сторону. Конечно, постановочные возможности заслуживают многого, но что касается Бруков и Стреллеров, то их плотность на один квадратный километр западных земель гораздо ниже, чем мы видим из Москвы. Да и джентльменский набор спектаклей, от которых наша театральная критика, закатывая глаза, шепчет: «Вот у них-то театр!», не всегда совпадает с джентльменским набором имен и спектаклей, оцененным западными критиками.

Во-первых, ни в одной стране мира не относятся с таким серьезом к культуре и к себе в культуре, как у нас. Во-вторых, любовь назначать «лучших и талантливейших» – чисто советский удел, а строить свою жизнь как поддержание этого тезиса – это уже наше советское клиническое поведение, заменяющее нам нормальную жизнь, как садомазохисту акт борьбы заменяет акт любви. С театром ясно, да он и не по карману. Опера? С приглашенными звездами, которые к нам не заезжают, хотелось бы копья поломать, но обмененных на двоих денег хватит на плохонький билет. На один! Так что каковы бы ни были духовные запросы, родное правительство оставило для вас только вход в благотворительные магазины тряпок и слайды, на которых вы улыбаетесь всеми зубами на фоне двухэтажного голубого автобуса с рекламой водки «Горбачев».

По поводу моды на зарубежное образование тоже стоит подумать, собственно, она и погнала нас в вояж. Устав от гражданской войны с собственной школой, в которой преподавательница географии разбила однокласснику наших детей голову, и ни РОНО, ни «Комсомолка», ни Господь Бог не призвали ее к покаянию, мы решили отдать Петю и Пашу в западный колледж, чтоб они закончили среднее образование с целыми головами.

Увы, Итон, прообраз Оксфорда и Кембриджа, произвел тягостное впечатление. Зеленая лужайка, каменные скамейки, как в бане, трогательная форма, интернатская система обучения и отсутствие в глазах студентов и школьников того, ради чего, собственно, мы так далеко и везли Пашу и Петю. Такие зажатые, замученные, перепуганные лапочки, только без пионерских галстуков. Путь к внутреннему комфорту ребенка там также лежит через семью, а не через страну, а семья европейская так же плевала на ребенка, как и наша, она только лучше его упаковывает.

Рональд, бывший директор колледжа, при всем своем патриотизме согласился со мной. Англия, как и всякая страна, состоит из людей, а нам из-за нашей колючей проволоки кажется, что люди состоят из страны. Единственный человек в Лондоне, доверить которому можно было бы воспитание детей, – это Рональд, но Рональд – такое же отклонение от нормы в Англии, каким был бы в СССР. Я знаю о нем сто историй.

Например, история о том, как готовилась демонстрация всех учеников города против атмосферы в колледжах. У Рональда в колледже была предельно демократическая атмосфера, но, видя детское бурление и гудение, он немедленно собрал их и сказал: «Я – старый политический волк, я приветствую вашу политическую активность и хочу поделиться с вами опытом». Далее рассказал о том, как лучше выбирать забастовочный комитет, организовывать демонстрацию, писать плакаты и т. д. Поблагодарил за внимание, пожелал успехов и оставил их для дальнейших самостоятельных действий, предоставив в распоряжение здание колледжа. В день демонстрации колледж Рональда единственный работал как обычно, это было решение забастовочного комитета.

– Я был доволен, они одновременно и побыли самостоятельными, и получили знания, – сказал Рональд.

Один четырнадцатилетний бой явился в колледж после каникул с волосами, лежащими на плечах. Рональд сделал вид, что не заметил этого. Тогда бой подошел к нему и спросил:

– Сэр, как вам нравятся мои длинные волосы?

– Мне не нравятся ваши длинные волосы, но ведь вам тоже не нравятся мои короткие, – ответил Рональд.

– Но ведь вы можете заставить меня подстричься, – настаивал бой.

– Я – директор колледжа, и моя задача воспитать вас самостоятельным человеком. Как же я могу заставлять вас?

На следующий день бой пришел с короткой стрижкой и виноватой улыбкой. Рональд вышел из Коммунистической партии, как только понял, что ею руководят из Союза. Рональда нельзя назвать безупречным англичанином, его можно назвать только безупречным Рональдом. Человеком, общение с которым воспитывает на всю жизнь.

Самое красивое в Англии – это Вестминстерское аббатство, переполненное великими тенями, бродящими в сумраке мраморных кружев.