Христианство связывает смерть с миром нравственности через идею греха, особенно у святого Павла, учение о грехопадении человечества которого говорит о грехе, входящем в совершенный мир Бога через человеческое непослушание, и о смерти, возникающей как следствие греха (Рим. 5: 12–17). Иисус становится вторым Адамом, его послушная жизнь и добровольная смерть восстанавливают духовную жизнь людей, поскольку жало смерти исчезает через воскресение Христа. С точки зрения практического символизма смерть и разложение рассматриваются как результат непослушания и греха. Отсюда происходит фраза «земля к земле, прах к праху», поскольку в Книге Бытия Бог сообщает Адаму, что его непослушание означает, что отныне только тяжелый труд на земле будет приносить хлеб, «ибо прах ты и в прах возвратишься» (Быт. 3: 19). В этой истории кроется христианский эквивалент мифов о происхождении смерти, которые часто встречаются в культурах мира.

Доминирующая тема в христианских интерпретациях смерти Иисуса касается искупления, веры в то, что эта смерть восстановила нарушенные отношения между Богом и человечеством, хотя то, как его смерть достигла этой цели, привело к ряду теорий искупления. К ним относятся рассмотрение Иисуса как более совершенной формы жертвоприношения, чем жертвоприношения животных, приносимых в жертву в древнем Израиле; как таковая, его кровь становится ритуальным способом устранения греха. Эта идея была тесно связана с практикой Евхаристии и употреблением в ней хлеба и вина, которые символически интерпретировались как жертвенное тело и кровь Христа. Эта традиция породила множество различных акцентов: смерть Христа как умилостивление, поскольку вместо грешников он умилостивляет гнев Бога, или как удовлетворение, компенсирующее оскорбление, нанесенное Богу человеческим непослушанием и пренебрежением. Или, опять же, Христос мог восприниматься как выкуп, уплаченный сатане за человечество, попавшее к нему во владение. Одна из версий с этой точки зрения рассматривает его смерть и воскресение как победоносное завоевание смерти и дьявола. Другая точка зрения заключается в том, что Христос скорее представитель, чем замена; как таковая, его смерть — часть процесса, благодаря которому человечество начинает участвовать в божественной жизни. Небольшое смещение акцента предлагает психологическая интерпретация, согласно которой Иисус был примером, а его смерть — последней формой преданного служения человечеству, выражающей любовь, которая теперь должна стать источником вдохновения для человеческой жизни. Эти и другие теории искупления показывают, что смерть Христа — многозначный символ, который оказался привлекателен для разных эпох, культур и темпераментов.

Но что касается самой смерти, значение традиционного описания смерти Иисуса заключается в парадоксальной вере в то, что его тело не обратилось в прах в результате разложения, а было божественно преобразовано в тело воскресения. Связь между грехом и смертью была разорвана, и возникла новая связь между воскресением Иисуса и грядущим воскресением верующих. Поскольку христианство приняло захоронение, а затем и погребение в качестве предпочтительной формы погребения, оно создавало форму двойного символического воспроизведения смерти Иисуса и надежды на воскресение, причем в сильном социальном контексте.

Раннее христианство и могилы

Действительно, раннее христианство распространило идеи семьи и родства на более широкие рамки нового сообщества, и эта новая церковь обеспечила своего рода духовное родство, основанное на убеждениях, которые решительно противостояли смерти. Несмотря на надежду, которую разделяли многие, что второе пришествие Христа произойдет так скоро, что не все первое поколение «уснет» смертью, ранние христиане, очевидно, умерли. Святой Павел также думал, что он будет среди тех, кто при последней трубе «изменится» в то же время, когда те, кто уже умер, «воскреснут нетленными». Это предположение из Первого послания к Коринфянам (15: 52) еще более четко сформулировано в Первом послании к Фессалоникийцам (4: 15): «Ибо сие говорим вам словом Господним, что мы, живущие, оставшиеся до пришествия Господня, не предупредим уснувших (в Синодальном переводе — умерших. — Примеч. пер.)». Первенство должно быть отдано мертвым, тем из первых поколений, которые «уснули». Только после того, как они переживут воскресение, живые верующие будут «восхищены на облаках» для встречи с Господом.

Эта глубоко укоренившаяся вера в воскресение мертвых, которая сама по себе является отличительной чертой раннего христианства, вероятно, способствовала утверждению захоронения в качестве предпочтительной формы погребального обряда, хотя по этому поводу ведутся некоторые споры[476]. Для первых христиан, которые были евреями, обряд следовал за давно установившейся иудейской практикой захоронения, часто двойного, с использованием склепов для сухих костей, что стало ассоциироваться с верой в воскресение еще до времен Иисуса, о чем свидетельствуют противоположные взгляды фарисеев и саддукеев, о которых говорилось в предыдущей главе. Ранние христиане, которые были, например, римлянами, в конечном счете заменили традиционную кремацию на погребение. «Например, на одном римском кладбище в начале второго века встречается только кремация, в середине века смесь кремации и ингумации, в то время как к концу века погребение было преобладающим»[477]. Для христиан воскресение будет способом входа в небесные владения, где спасение будет познано полностью. Хотя вера в то, что Иисус воскрес, оставив после себя только пустую гробницу, на протяжении веков определяла выбор захоронения, а не кремации для последующих поколений христиан, по всей Европе существовали смешанные обычаи, поскольку некоторые христиане сохраняли прежние обряды смерти, включая кремацию. Конечно, не следует слишком упрощенно рассматривать идею о том, что воскресение Христа было доктринальной проблемой, которая немедленно привела к тому, что кремация уступила место погребению в соответствии с неким доктринальным императивом, не в последнюю очередь из‐за влияния веры в души[478]. К тому моменту, когда Августин написал свой труд «О граде Божьем» в V веке, ему было легко описать христианскую традицию, твердо держащуюся за веру как в бессмертную душу, так и в воскресение тела (XX: x, xx; XXII: v). Для него важно тело воскресения; считаются даже мертвые младенцы, потому что они «дивным и мгновеннейшим действием Божиим получат то тело, которое имело развиться у них с течением времени» (XXII: xiv). Хотя и не так уверенно, он также не отрицает возможности того, что и не родившимся детям будут предоставлены тела (XXII: xiii). Он даже обсуждает, сохранят ли женщины свою женскую природу на небесах, и решает, что да (XXII: xvii). И уж точно Августин предполагает, что погребение стало нормой для всех христиан.