Они снова вышли под дождь, и она повела его за собой по тропинке. Мокрая земля под ногами была мягкой, а камни скользкими. В ботинках у Мишнера хлюпало.

— Мы идем на вершину? — спросил он.

Она обернулась.

— А куда же еще?

Мишнер пытался вспомнить, что наговорила гид в автобусе о Крестной горе. Высота больше полутора тысяч футов, на вершине стоит крест, установленный в тридцатые годы силами местного прихода. Хотя он и не имеет отношения к явлениям Девы Марии, но подъем на вершину считается неотъемлемой частью любого паломничества в Меджугорье.

Но сегодня здесь никого не было. Мишнеру не очень хотелось подниматься на полторы тысячи футов, да еще посреди грозы. Но Ясна не обращала на нее ни малейшего внимания, и, как ни странно, часть ее мужества передавалась ему.

Может, это и есть вера?

Подъем был нелегким еще из-за того, что под ногами текли целые потоки воды. Вся его одежда насквозь промокла, ботинки ступали по грязи, а дорогу освещали только вспышки молнии. Мишнер раскрыл рот, и ему на язык начали падать крупные дождевые капли. Грохотали раскаты грома. Можно было подумать, что они находятся в самом эпицентре грозы.

Через двадцать минут показалась вершина. У Мишнера болели суставы и ныли икры.

Перед ними виднелись очертания массивного белого креста высотой около сорока футов. У его бетонного основания лежали мокрые от ливня букеты цветов. Некоторые были разбросаны штормовым ветром.

— Сюда приезжают со всего мира, — сказала она, указывая на букеты. — Люди поднимаются, приносят дары и возносят молитвы Деве. Но Она никогда не являлась людям на этом месте. Однако люди все равно приходят. Их верой можно только восхищаться.

— А моей нет?

— У вас нет веры, — возразила Ясна. — Вашей душе грозит опасность.

Она сказала это совершенно будничным тоном, как жена, которая просит мужа вынести мусор. Вдали снова прогрохотал гром, как будто кто-то изо всей силы ударил в огромный барабан. Он дождался неизбежной вспышки молнии, расколовшей небо пополам и наполнившей воздух голубовато-белым светом. Мишнер решил возразить очевидице.

— А во что верить? Вы ведь ничего не знаете о религии.

— Зато я знаю о Боге. Религию придумали люди. Ее можно поменять, переделать или вообще отменить. Господь — это совсем другое.

— Но люди оправдывают религию, ссылаясь на волю Бога.

— Это ничего не значит. Такие люди, как вы, должны изменить положение вещей.

— Как я могу это сделать?

— Верить, любить Господа нашего и во всем слушаться Его. Ваш Папа пытался что-то изменить. Продолжайте его дело.

— В моем нынешнем положении я уже не смогу ничего изменить.

— Вы в том же положении, в каком был Христос, а Он изменил все в этом мире.

— Зачем мы пришли сюда?

— Сегодня произойдет последнее явление Девы. Она велела мне прийти сюда в этот час и привести вас. Сегодня Она оставит зримое свидетельство Ее присутствия. Она обещала сделать это во время Своего первого явления, и теперь пора исполнить обещание. Уверуйте сейчас, а не потом, когда все и так станет ясно.

— Ясна, я священник. Меня не нужно обращать в веру.

— Вы усомнились в вере и не пытаетесь развеять ваши сомнения. Вам больше, чем кому-нибудь, нужно обращение в веру. А сейчас настал момент милости. Момент, когда вы можете укрепиться в вере. Обратиться. Так сказала мне сегодня Дева.

— А почему вы заговорили о Бамберге?

— Вы сами знаете.

— Это не ответ. Скажите, что вы имели в виду.

Дождь усилился, и новый порыв ветра швырнул ему в лицо горсть капель, исколовших его как будто булавками. Мишнер закрыл глаза. Когда он открыл их, Ясна стояла на коленях, молитвенно сложив руки, и взгляд ее, как и сегодня днем, был устремлен куда-то вдаль, в темное небо.

Мишнер преклонил колени рядом с ней.

Она казалась такой беспомощной и больше не была похожа на гордую очевидицу, чем-то выделяющуюся из всех окружающих. Мишнер посмотрел в небо, но не увидел ничего, кроме темного силуэта креста. На мгновение в свете молнии силуэт как будто ожил. Затем крест снова погрузился во тьму.

— Я вспомню. Конечно, я вспомню, — сказала она во тьму.

В небе опять прогрохотал гром.

Надо было уходить, но Мишнер не решался прервать ее. Может быть, происходящее было скрыто от него, но для нее оно было совершенно реально.

— Я не знаю, Дева, — сказала она ветру.

При свете молнии он внезапно ощутил волну тепла, исходящую от креста.

Его тело вдруг поднялось над землей, и его понесло куда-то назад.

По всем членам Мишнера пробежала странная дрожь. Он ударился головой обо что-то очень твердое, ощутил сильное головокружение и приступ тошноты. Все закружилось перед глазами. Он попытался сосредоточиться, заставить себя вернуться к реальности, но не смог.

Наконец наступила тишина.

Ватикан

29 ноября, среда

00.30

Валендреа застегнул сутану и вышел из своей комнаты в здании Санта-Марте. Ему, как государственному секретарю, предоставили одну из самых просторных комнат, где обычно жил прелат, заведующий общежитием для семинаристов. Такой же привилегии удостоились кардинал-камерленго и Глава священной коллегии. Валендреа не привык к таким условиям жизни, но это было гораздо лучше по сравнению с теми временами, когда участникам конклава приходилось спать на раскладной койке и мочиться в ведро. Путь из общежития в Сикстинскую капеллу пролегал через несколько закрытых коридоров. Это было нововведение по сравнению с предыдущими конклавами, когда кардиналов привозили в автобусе и сопровождали на всем пути от общежития до капеллы. Многим не нравилось, что по пятам за ними постоянно ходят сопровождающие, и поэтому был сделан специальный отдельный проход по коридорам Ватикана, куда могли попасть только участники конклава.

За ужином он сумел, не привлекая к себе излишнего внимания, дать понять трем кардиналам, что он хотел бы поговорить с ними наедине, и сейчас все трое ждали его в капелле в дальнем конце зала у отделанных мрамором дверей. Валендреа знал, что за запечатанными дверями у крыльца обычно стоят швейцарские гвардейцы, готовые открыть тяжелые бронзовые двери, как только над капеллой покажется белый дым. Но никто не рассчитывал, что это случится после полуночи, так что капелла была вполне подходящим местом для конфиденциального разговора.

Подойдя к кардиналам, он не дал им возможности заговорить первыми и с ходу взял инициативу в свои руки.

— Я хочу сказать немногое. — Валендреа говорил вполголоса. — Я знаю, о чем вы говорили между собой в последние дни. Вы уверяли меня в своей преданности, а потом втайне изменили мне. Почему — известно вам одним. Я хочу, чтобы четвертое голосование стало последним. Иначе через год ни один из вас не останется в числе членов коллегии.