Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я понял, что ты не такой, как все остальные французы, Текондерога, — окрепшим и ясным голосом продолжал пофранцузски Уттаке. — Я вижу, ты совсем не похож на французов из Квебека, на подданных французского короля. Ты действительно сам по себе, и ты говоришь от своего имени. И неужели тебе и правда не жаль, что в твоем форте сгорело столько драгоценных мехов?
— Нет, почему же… Конечно, жаль. Но поверь, несравненно более тяжело мне было потерять приборы, которые помогали мне проникать в тайны природы, видеть невидимые простым глазом вещи. Пока я владел ими, я мог беседовать со звездами. Теперь это будет делать Сваниссит и ушедшие с ним вожди, теперь они при помощи этих приборов будут узнавать секреты звезд.
— Пусть они будут счастливы, — прошептал ирокез.
— Где их могила, вы знаете… Вон там, у самого пожарища. Катарунк никогда не будет восстановлен. И вы можете без всякого стыда и горечи приходить сюда оплакивать священные останки ваших вождей.
— А что будет с тобой, Текондерога? Ведь у тебя ничего не осталось, кроме лошадей и легкой одежды. Вокруг лес, ночь, и совсем близко зима.
— Все это уже не так важно… главное, что честь моя спасена. Я расплатился за кровь.
— Ты снова вернешься к океану?
— Нет. Скоро холода, и это путешествие было бы слишком рискованно. Мы поднимемся в горы, там в хижине живут четверо моих людей. Могу я им сказать, что ты сохраняешь наш союз?
— Да, можешь. Когда совет матерей и совет старейшин одобрит мое решение, я пришлю тебе ожерелье-вампум. Скажи, Текондерога, ты действительно надеешься одолеть всех своих врагов?
— Кому победить в бою, решает Высший Дух. Но я буду бороться и надеюсь, что победа будет за мной.
— Твои хитрость, смелость и ум велики. И я предрекаю тебе победу. Но берегись. У тебя много врагов, и самый сильный из них недосягаем. Я назову тебе его, брат. Это — Этскон Гонси, Черное Платье. Он действует от имени своего бога и от имени своего короля. Он неодолим. Сколько раз мы хотели его убить и не могли, потому что он бессмертен. Ты понимаешь? Он хочет убрать тебя со своей дороги, и он будет неотступно преследовать тебя, потому что ты земной человек, а он весь во власти невидимых духов, и даже сам запах земли ему невыносим… Теперь, когда ты стал моим братом, я боюсь за тебя. Он хочет твоей гибели, я это знаю наверняка. Сколько раз я видел во сне его сверкающие синие глаза. И меня, отважного воина, бросало в дрожь, потому что в жизни своей я не знал ничего страшнее этого взгляда. Когда он так смотрел на меня еще в пору моей жизни у французов, я терял разум и от ужаса у меня все холодело внутри. Будь осторожен, Текондерога, — шепотом сказал он, — береги единственное сокровище, которое у тебя осталось, он хочет отнять его у тебя. — Он показал на Анжелику. — Черное Платье ненавидит и ее. Он хочет разлучить вас. Можешь ли ты, Человек Гром, устоять перед его силой? Ведь он всемогущ и его нельзя убить.
Вдруг Уттаке начал заметно волноваться.
Должно быть, именно в этот момент в сердце Анжелики проникла любовь к индейцам. Теперь она уже не боялась их и не испытывала к ним неприязни. Напротив, в ней родилось к ним чувство, вобравшее в себя все, что было в ее душе доброго, материнского. У нее словно открылись глаза. Теперь она видела, как они беззащитны, бедны и наивны, как своими самодельными стрелами отбиваются от смертоносных мушкетов и ничего не могут противопоставить таинственной силе иезуитов, кроме магии и колдовства. Жалость и уважение к ним наполнили ее сердце.
Слушая прерывистый голос ирокеза, который, позабыв о своей былой ненависти, был полон тревоги за них, Анжелика поняла, сколько в его душе благородства и какие высокие человеческие чувства таят в себе сердца жестоких индейцев.
С непоследовательностью и пылкостью примитивных существ ирокезы принимали самое горячее участие в судьбе тех, кого несколько часов назад хотели уничтожить. Теперь, когда белые стали их друзьями, они переживали их беды больше, чем свои собственные.
Жоффрей де Пейрак подошел к Уттаке.
— Я скажу тебе только одно. И ты должен это хорошо понять… В отличие от многих я не боюсь колдовства… Я не боюсь колдовства индейцев и не боюсь колдовства белых. А ведь Этскон Гонси, несмотря на всю свою силу, всего лишь белый человек. Такой же, как я…
— Это правда, — согласился Уттаке. Он как-то сразу успокоился, — ты белый, ты можешь его разгадать, но мы против него бессильны. Да, я понял тебя. Ты будешь разрушать его замыслы, так же как разрушил и наши, когда мы хотели тебя убить. Хорошо. Будь сильным, Текондерога, твоя сила нужна и нам. А теперь иди туда, куда ты считаешь нужным. Но как бы далеко ты ни ушел вместе со своими людьми, если вы встретите воина-ирокеза, он пропоет вам песнь мира. Я сказал все. Прощай.
Ночной ветер гулял над пепелищем, вокруг царило безмолвие, завеса синей мглы опустилась на землю. Жоффрей де Пейрак медленно шел вдоль берега. Время от времени он останавливался и поднимал глаза к вершине холма, где еще несколько часов назад возвышался форт Катарунк.
Выйдя к реке, Анжелика сразу узнала фигуру мужа. Ее непреодолимо влекло к этим местам, и она тоже вернулась сюда.
В пещере, куда накануне граф приказал перенести одеяла и кое-что из провизии, у костра только что уложили спать детей. Рядом, сраженные усталостью, уснули ее сыновья.
Анжелика незаметно вышла из пещеры. Она уверенно двигалась в темноте, и впервые ей не было страшно. Злые духи как будто исчезли. Буйный ветер этого жуткого дня разметал и унес их прочь. Отныне этот индейский лес станет ее другом, все звуки вокруг казались ей теперь самыми обычными. Они просто говорили ей, что где-то рядом, под ветвями, еще кипит жизнь, звери и птицы готовятся к зиме, заканчивают последние приготовления, допевают последние песни. Еще пахло мхами, еще слышалось царапанье белок, зарывающих орешки, и где-то вдали за холмами трубил олень.
Анжелику больше не мучил страх. Своим поступком Жоффрей де Пейрак снял с нее гнет постоянной тревоги.
Поступком безумным, но единственным, который следовало совершить, де Пейрак сжег Катарунк. Только он мог решиться на такое. Видимо, это и пришло ему в голову, когда он произнес:
«Мой дом осквернен преступлением, которого не искупить…»
В ту минуту он понял, что должен сделать. И сразу же успокоился. Зато теперь на земле Америки им не грозят никакие несчастья. Искупительное жертвоприношение совершено и принято небом.
Сначала Анжелику одолевали смутные чувства, но потом на нее словно снизошло откровение. Она шла под деревьями, и на сердце у нее было легко. Теперь она знала, что все обряды исполнены, и это успокаивало ее христианскую душу. Эта жертва была необходима не только для того, чтобы спасти их жизнь, но и для их будущего счастья. На память ей пришли слова молитвы, которые она так часто почти машинально шептала во время службы в монастыре: «Прими, Господи, милосердно жертву рабов твоих…»