– Погодите, еще не все представились, – укоризненно напомнила Марина.

Собравшиеся дружно обернулись к старухе в пальто, которой забыли дать слово.

– Не нужно ее беспокоить, – покачал головой Файх. – Эту женщину зовут Грета Францевна, и она пришла к нам из позапрошлого ноября. Ей сейчас очень трудно, и все, чем тут можно помочь – не дергать ее понапрасну. Расскажет о себе, когда захочет и если сможет. А пока я о ней позабочусь. До встречи, друзья. До пятни… Нет, стоп, сперва я запишу для вас номер квартиры и код. Подождите буквально минуту! А подъезд покажу, когда выйдем. Согласны?

Возражений не последовало. Вероятно, потому, что сейчас все собравшиеся судорожно повторяли про себя: «Таааак, пришла к нам из позапрошлого ноября. Из позапрошлого ноября, значит», – и прикидывали, в каком месте допустили ошибку или просто не расслышали, что вышла такая чушь. Анджей и сам сперва задумался, а потом махнул рукой. Решил: хватит с меня. Наговорился уже по-немецки по самое не могу. Теперь с чистой совестью можно сделать перерыв еще лет на пятнадцать. Как минимум.

Принимать участие в дурацкой игре, затеянной немцем, он, в любом случае, не собирался. Слушать, как все эти милые люди будут пересказывать свои специально для книжки прожитые и от этого еще более дурацкие дни – увольте. Как мог, развлек, а дальше без меня, пожалуйста, вам же лучше, по крайней мере, никто не повесится в коридоре от лютой тоски после первой же полудюжины головокружительных, захватывающих эпизодов на кухне.

Файх тем временем принялся раздавать бумажки, на которых было написано: «Квартира 17, второй этаж, код 38, нажать одновременно». Демонстративно отказываться было бы глупо, поэтому взял, машинально скомкал, сунул в карман, и тогда Фабиан Файх, неизвестный немецкий писатель в нелепых розовых шортах, сказал негромко, но внятно: «Если не придешь, я тебя убью».

В подобных случаях говорят: «так и сел». Но нет, не сел, устоял на ногах, только адресовал немцу недоуменный взгляд: «Что это было? Я, конечно же, ослышался?» И тот повторил, прошептал в самое ухо, щекоча горячим дыханием, ласково, как вернувшийся под Рождество из долгой командировки, соскучившийся, нагруженный подарками отец: «Я тебя убью».

Почти как во сне.

Пока пытался слепить не то вопрос, не то ответ из немецких слов, внезапно разом вылетевших из головы, Файх дружелюбно улыбнулся, подошел к старухе Грете Францевне, взял ее под локоть, повел к выходу, распахнул перед ней дверь, заботливо помог одолеть обе ступеньки, ведущие наверх из подвала. Попросил, пропуская остальных:

– Подождите еще минуту, сейчас запру лавку и покажу вам мой подъезд, он довольно хитро расположен, так сразу и не найдешь, я сам минут десять по двору слонялся, пока не догадался позвонить, чтобы меня встретили и проводили…

Тараторил теперь быстро-быстро, еще и ругаться успевал, совсем уж тихо, под нос, пока возился с ключами, а когда наконец справился с дверью, сказал: «Вот и все, пошли», – Греты Францевны в зимнем пальто уже не было во дворе. Как-то очень уж шустро она смылась – с учетом того, что по лавке передвигалась еле-еле.

Хотел было спросить, куда подевалась старуха, но промолчал, и остальные тоже промолчали, в конце концов, какое им дело, ушла себе и ушла.

Все равно не собирался приходить в пятницу. И бумажку выкинул еще по дороге, в дом не понес. Однако ненужная информация как-то успела осесть в голове: квартира семнадцать, второй этаж, код три-восемь, нажать одновременно. От своего бы подъезда код так сходу запомнить, но память своенравное устройство, сама решает, какую информацию хранить, а от какой избавляться, и ее выбор так часто противоречит здравому смыслу, что это можно считать закономерностью: чем бесполезней цифры, тем дольше будут крутиться в голове, как телефон одноклассника, с которым даже не дружил, а только обменивался марками, двадцать три-двенадцать-восемьдесят девять, что хочешь, то и делай.

Обещание немца: «Я тебя убью», – почти такое же ласковое, как во сне, совершенно не испугало, зато заинтриговало и, можно сказать, раззадорило. Убьешь, значит? А что, попробуй. Неплохое могло бы выйти развлечение, да ведь обманешь, даже не попытаешься, знаю я вашего брата европейского интеллектуала, брякнул с умным видом и забыл. Но если ты не таков – что ж, с нетерпением жду визита с кинжалом и ядом, вперед! Я не приду в пятницу.

Однако в пятницу Фабиан Файх объявился сам. Прямо с утра. То есть ближе к полудню, когда снова заспавшийся Анджей вышел из дома и стоял у подъезда в задумчивости: куда бы пойти завтракать? В каком приличном месте я давно уже не был? Или попробовать что-нибудь новое? Звучит хорошо, а на практике поди еще это новое отыщи.

Файх подошел сзади, бесшумно, как и положено будущему убийце, положил на плечо горячую руку, сказал:

– Привет. Так вот где ты живешь.

Так растерялся, что даже не стал врать, будто вышел от приятеля или, к примеру, подруги. Кивнул:

– Здесь и живу. Привет.

Немец улыбнулся – даже немного слишком широко и благодушно, как ведущий детского утренника перед началом выступления. На этот раз он был, слава богу, не в розовых шортах, а в темном костюме, который мог бы стать образцовой метафорой офисной тоски, если бы не ярко-желтый значок с надписью «Я не такое скучное дерьмо, как кажется» на лацкане.

Довольно смешно. И вполне похоже на правду.

– Везет нам с тобой в последнее время на счастливые совпадения, – сказал Файх. – Однако у тебя лицо хищника, которого заперли в клетке, забыв покормить.

– Настолько голодное?

– И голодное тоже. А я знаю поблизости одно прекрасное место для завтраков, обедов и ужинов – что у тебя сейчас по расписанию?

Привел прямо на площадь Дауканто. Анджею в голову не пришло бы завтракать в кафе напротив Президентуры с видом на заскучавшую группу протестующих граждан с плакатами, надписи на которых он так и не разглядел. И, кстати, зря не пришло бы, отличное оказалось кафе с омлетами и картофельными блинами за совершенно человеческие деньги, и уличные столы не на солнцепеке, а в тени под каштанами, пустые все как один.

Сказал:

– Спасибо, действительно прекрасное место. И совсем рядом с домом.

– Но завтракать здесь каждый день ты все равно не будешь, – ухмыльнулся Файх. – Надоест, да?

Кивнул:

– Надоест. Завтра же.

Вдруг чуть ли не впервые в жизни захотел пожаловаться: мне все надоедает так быстро, что я не успеваю понять, понравилось оно мне или нет. Мне заранее надоело даже то, чего еще никогда со мной не было и вряд ли когда-нибудь произойдет, вроде полетов в космос – как подумаю, что надо годами тренироваться и соблюдать режим ради возможности оказаться запертым внутри ракеты, или хуже, орбитальной станции, месяцами ждать, когда уже закончится эта тягомотина, и сразу такая тоска. Раньше, в юности, я заставлял себя терпеть, выхода-то все равно не было, вот и ходил в одну и ту же школу, учился изо дня в день одной и той же ерунде, проделывал одни и те же спортивные упражнения, полезные для тела, но испепеляющие дух, и университетов сменил всего три, причем последний даже как-то закончил, заливая тоску всем, что горит, практически не приходя в сознание, я был очень способный, так все говорили, и работал потом в дурацкой конторе, ходил туда примерно в таком же костюме, как у тебя, его тень до сих пор пригибает меня к земле. Но в какой-то момент, знаешь, я вдруг понял, что терпение – не совсем та область, в которой я действительно хочу преуспеть, и с тех пор время от времени позволяю себе все бросить, развернуться и уйти, прекрасно осознавая, что снова все потерял, и радуясь этой потере; с каждым годом я все чаще разворачиваюсь и ухожу, не успев толком начать новую жизнь, но, похоже, все равно недостаточно часто; впрочем, возможно, я просто всякий раз разворачиваюсь на триста шестьдесят градусов, привлеченный запахом куска хлеба, на который, как ни крути, а надо себе заработать, а потом как дурак удивляюсь, что впереди все та же пыльная серая долина смертной тени, где даже зла путевого не отыщешь, чтобы убояться его разнообразия и развлечения ради. Даже зла.