«Я изменился».

– Говоришь, стал лучше?

«Стал. Правда же?»

– Но я не уверена, что это имеет значение.

Значение имеет только одно – он причинил вред ей.

– Это не должно иметь значения. – Она понизила голос до шепота, как будто разговаривала сама с собой, а не с ним. – Не должно… и я должна ненавидеть тебя.

Он уцепился за это «должна», потянулся к ней, убеждая себя, что отпустит руку сразу же, как только она его оттолкнет.

Как только начнет вырываться.

Но она не стала вырываться.

– Кто я без этой ненависти? – прошептала она.

У него отчаянно заныло сердце.

– Кто ты без нее? – добавила она.

– Не знаю, – сказал он правду. – Но я хочу это знать. – Он прижался лбом к ее лбу, закрыл глаза и произнес слова, которые преследовали его каждый день с тех пор, как она ушла: – Прости меня.

Он никогда не говорил так искренне.

Они прильнули друг другу, и от поцелуя оба едва не задохнулись. Эвану показалось, что сейчас он вообще лишится воздуха. Он притянул ее к себе, а она уже привстала на цыпочки, его пальцы нырнули ей в волосы, ее губы, полные, приоткрытые, прижались к его рту, дыхание и языки сплелись, пока они словно поглощали друг друга.

Как огонь.

Это и был огонь, жаркий, ставший почти невыносимым. И несмотря на то, что она должна его ненавидеть, что бы она сейчас ни чувствовала, где бы они сейчас ни были – это не ненависть. Это что-то другое.

Эван мог бы справиться с этим другим, позволь она ему.

Его губу обожгла резкая боль, с такой силой Грейс целовала, но ему было плевать и сейчас, и потом, когда она начала ласкать его языком и он окончательно пропал. Он снова пробовал ее на вкус, и с его губ сорвался стон, он прижал ее к себе крепче и приподнял. Они вжимались друг в друга, как две половинки целого.

Словно так было всегда.

Хотя он не мог бы сказать, где кончается он и начинается она, он ощущал эмоции в их отчаянном поцелуе – печаль и гнев, досаду и желание, и что-то еще, чему не мог подобрать названия, но знал, что оно всегда тут присутствовало.

Ее пальцы запутались у него в волосах, а он впился в ее губы, лаская так, что она вздохнула от наслаждения, и этот звук проник в самую его суть.

Одного вечера не хватило.

Не хватит и ста, и тысячи…

Это потребность. Его хотят. Он ее навеки.

А она…

«Моя».

Господи. Он бы отдал все на свете, чтобы заявить это.

Словно услышав его мысли, она оборвала поцелуй, оттолкнула его и отступила на шаг. Оба дышали тяжело, мучительно, в ее глазах горели желание и дикое разочарование.

Но не только это. Что-то еще.

Потребность.

Она нуждалась в нем, и господи, он тоже в ней нуждался.

Она это видела. Видела, что он даст ей все, о чем она попросит. Все, чего захочет. Грейс сделала еще шаг назад, тряхнула головой и предупреждающе подняла руку.

– Нет.

– Грейс, – сказал он, потянувшись к ней. Ее волосы, ее пальто, все в ней ускользало от него. Она зашагала по крыше прочь и исчезла в темноте. Каждой клеточкой тела он рвался за ней. Поймать ее и все рассказать. Заставить ее понять.

«Я не уверена, что это имеет значение».

Она исчезла из виду, а он смотрел ей вслед, видел, как небо на востоке все светлеет, серое сменяется бледно-лиловым, а затем самым густым красным, какое он когда-либо видел, словно весь город был охвачен пламенем.

И только когда ослепительный солнечный свет упал на крыши, он позволил себе уйти. По всей Гросвенор-сквер слуги выбирались из постелей под полный разочарования вопль, который он издал навстречу рассвету.

Спустя неделю Грейс отправилась на Беркли-сквер на обед.

Сразу после свадьбы Уит купил жене прекрасный дом на западной стороне площади, потому что особняк ей понравился, а он посвятил себя единственной цели в жизни – баловать Хэтти. Дом стоял пустым большую часть недели, поскольку Хэтти управляла самыми крупными морскими перевозками в Лондоне. Уиту тоже хватало работы в главной конторе Бесперчаточников, и большую часть времени супруги проводили в уютном и обжитом доме в Ковент-Гардене.

Но Уит не любил посетителей в своих частных апартаментах, даже членов семьи, поэтому они каждую пятницу устраивали семейные обеды в новом доме. Уит с Девоном доставляли себе удовольствие припугнуть франтов. Развлечение включало в себя появление в древней громыхающей двуколке, заляпанные грязью сапоги и лица, срочно нуждающиеся в бритье.

Достаточно сказать, что у почтенных аристократов, соседей по Беркли-сквер, всегда было о чем поговорить субботним утром.

Эти обеды бывали самым счастливым временем для Грейс, давая ей немного времени пообниматься с дочерью Девона и Фелисити, Хеленой, восьми месяцев от роду и во всех отношениях самим совершенством.

Но нынешним вечером, спустя неделю после ее тайного свидания с Эваном, она страшилась этого обеда, понимая, что больше не может избегать мыслей о крыше дома герцога Марвика.

Не могла она не думать и о вечере в доме герцога Марвика. Ни о минутах на коленях герцога Марвика, ни о дне, проведенном с Марвиком в Гардене, ни о крови и грязи на его рубашке.

И уж точно не могла избегать мыслей о самом герцоге Марвике, который перестал быть герцогом Марвиком в ее сознании. Потребовались годы, чтобы перестать думать о нем, как об Эване, и всего несколько дней, чтобы опять вернуться к этому.

«Эван».

И этой перемены, ничего не значащей для остального мира, хватило, чтобы устроить в душе Грейс настоящий хаос.

«Кто я без этой ненависти?»

«И кто ты?»

Эти вопросы звучали у нее в голове целую неделю, пока она жила своей жизнью, управляла бизнесом и планировала октябрьский Доминион. И всю эту неделю ответы от нее ускользали.

Все же она отправилась на обед, вошла в дом, сняла пальто и взяла лепечущую Хелену из рук улыбающейся няньки, радуясь, что ребенок послужит ей щитом. А щит наверняка сегодня потребуется.

Не только у нее в Ковент-Гардене имелись шпионы. Просто у Далии были самые лучшие. И уже совсем не требовалось лишних глаз, чтобы заметить, как герцог целует Далию среди бела дня на виду у толпы восхищенных прачек.

Щеки ее горели, когда она вошла в столовую, половина которой была занята длинным, красиво накрытым столом, уже уставленным блюдами с дичью и овощами, словно Хэтти готовилась встретить саму королеву. Вторая половина комнаты служила гостиной. В основе такого решения, одобренного Грейс, лежало отвращение Хэтти к тому, чтобы леди и джентльмены после трапезы расходились по разным комнатам, и она исключила такую возможность, сделав столовую удобной не только для еды.