Я особо указываю командирам фланговых отрядов:

— Завтра на этой равнине мы встретимся с неприятельским фронтом, который на каждом крыле окажется на пять стадиев шире нашего. Не подлежит сомнению, что, как только мы пойдём в наступление, Дарий станет бросать на нас многочисленную конницу, одно соединение за другим. Как в такой ситуации распорядиться имеющимися отрядами, с тем чтобы повысить боевой дух наших соотечественников? Во-первых, мы будем обороняться, атакуя. Командиры фланговых отрядов, как только вы начнёте наступление, идите в атаку. Не дожидайтесь удара, опередите врага и нанесите его первыми. То, что я говорю вам, не дерзость или безумие, но основополагающий тактический принцип, зиждущийся на опыте. Когда воины ожидают нападения врага, их охватывает страх, а зная, что будут атаковать сами, они ощущают силу. Во-вторых, все должны строго придерживаться диспозиции.

Я выстрою шесть отрядов обоих фланговых охранений модифицированными ромбами и сам займу место на правом крыле, среди царских копейщиков и конных «друзей» (фаланга с сариссами и основная часть войск составят растянувшийся на пятнадцать стадиев центр), тогда как Парменион, командующий левым крылом, займёт симметричную позицию в соответствующем ромбе на том фланге. Вот фланговое прикрытие, которому отведено место справа от меня:

Наёмная кавалерия (Менид) — 700

Царские копейщики (Арет) — 800

Пеонийская легкая конница (Аристон) — 250

Половина агриан — метателей дротиков (Аттал) — 500

Македонские лучники (Брисон) — 500

Пехота «наемников-ветеранов» (Клеандр) — 6700

Ромб есть не что иное, как четыре клина — северный, южный, восточный, западный. А что представляет собой клин? Это одна боевая единица впереди и две на крыльях. Очевидно, что ромб способен отражать удары с любого направления, просто встречая его остриём одного из своих клиньев. Эта диспозиция срабатывает прежде всего благодаря иррациональному, стихийному воспламенению человеческих сердец. Бойцы на острие клина устремятся на врага с беззаветной отвагой, ибо будут уверены, что не останутся без поддержки товарищей на крыльях, которых, в свою очередь, будет вдохновлять и воодушевлять пример их мужественных друзей, вступивших в бой первыми.

— И наконец, братья командиры, важнейшим фактором должно послужить наше с вами поведение, моё и ваше. Когда завтра вы захотите увидеть моё знамя, ваши взоры должны быть обращены только вперёд, ибо я намерен лично возглавить наступление. Точно так же и каждый из вас должен будет находиться впереди своего отряда.

Я заканчиваю, ибо, выступая, настолько преисполнился страсти, что боюсь, как бы моё сердце не выскочило из груди. Я смотрю на Пармениона, стоящего у моего плеча, на Гефестиона и Кратера, Пердикку, Коэна, Птолемея, Селевка, Полиперкона, Мелеагра, Чёрного Клита, Никанора и Филота, на Теламона, Эригия и Лисимаха. А также обвожу взглядом солдат, тысячи солдат, со всех сторон обступивших шатёр.

Где пребывает в этот час мой даймон? Мы с ним одно целое. Он — это я, а я — это он.

— Многие из вас удивлялись тому, что я сплю со списком гомеровской «Илиады» под подушкой. А удивляться нечего: я поступаю так, ибо считаю героев этой поэмы образцом для подражания. Для меня они не персонажи предания, но реальные, живые люди. Ахилл вовсе не далёкий предок, погибший девятьсот лет тому назад: ныне, в этот самый миг, он живёт и дышит в моём сердце. Сей образец высокой добродетели не только всегда пребывает со мною наяву, но не оставляет меня даже во снах. Зададимся вопросом: зачем мы затеваем войну? Ради пролития крови? Ради захвата земель и овладения сокровищами? Нет, нет и нет! Война нужна лишь затем, чтобы следовать стезей чести, затем, чтобы наши сердца прониклись добродетелями благородного противоборства! Благородное состязание с противником очищает нас, как очищается от примесей золото в тигле. Всё, что есть в нашей натуре низкого — алчность и жадность, робость и нерешительность, нетерпеливость, скаредность, себялюбие, — выплавляется и отбрасывается. Неоднократно испытывая себя близостью смерти, мы выжигаем шлаки до тех пор, пока очищенный металл наших сердец не обретает истинное, безупречное звучание. Более того, испытания не только облагораживают каждого из нас по отдельности, но и связывают друг с другом узами, столь близкими, каких не дано познать супругам. Когда я называю вас братьями, это не риторический приём, ибо мы с вами воистину стали братьями, братьями по оружию, и разорвать узы этого братства не под силу самому аду.

Я снова умолкаю, обводя взглядом лица соратников. Смерть для меня ничто по сравнению с той любовью, которую я испытываю к своим отважным товарищам.

— Ощущаю ли я страх, друзья мои? Да как такое возможно, если всё, чего я когда-либо хотел, это стоять рядом с вами в боевом строю и вместе с вами стремиться к славе! Сегодня ночью я буду спать благословенным сном младенца, ибо в этот час у меня есть всё, о чём я мог только мечтать: достойный противник и достойные товарищи, с которыми я его встречу.

Мою речь прерывают одобрительные восклицания. Солдаты, стоящие в передних рядах, пересказывают мои слова своим товарищам, которые находятся дальше. Выждав, когда гомон стихнет, я жестом указываю на склон от Полумесяца, в сторону долины Гавгамелы.

— Братья, славы, подобной той, какую добудем мы завтра на этом поле, не добивалась доселе ни одна армия, не обретал ни один человек. Ни Ахилл, ни Геракл, никто из героев, эллинов или варваров, ни в прошлом, ни в настоящем. Минуют столетия, а люди будут с восхищением повторять наши имена. Верите ли вы мне? Пойдёте ли вы со мной в наступление? Поскачете ли вы со мной рядом за непреходящей славой?

Шатёр, а затем и всё поле взрываются громоподобным рёвом, заставляющим содрогнуться равнину. Я бросаю взгляд на Гефестиона. Выражение его лица говорит о том, что, слыша рьяные возгласы наших бойцов, Дарий и всё его несметное воинство не могут не проникнуться ужасом.

Я представляю собой живую душу этой армии. Подобно тому, как кровь течёт от сердца льва к его когтистым лапам, так и моя храбрость перетекает от меня к моим соотечественникам.

Враг выставил против нас миллион вооружённых бойцов. Я разобью их наголову силой одной лишь своей воли.

Когда мы спускаемся с гряды холмов под названием Полумесяц, я еду на Короне. Буцефала ведёт под уздцы мой конюх Эвагор. Попона, налобник и лёгкое боевое седло Буцефала уже на месте, но остальную его броню Эвагор несёт на спине. Моему коню уже семнадцать лет. Я сяду на него только для финального наступления.

Наплечники моего составного доспеха остаются непристёгнутыми и хлопают в такт конскому шагу. Я не стану их закреплять, пока мы не выйдем на линию атаки. Вся армия смотрит на меня, и людям становится легче, когда они видят: их царь настолько уверен в себе, что даже не позаботился о доспехах.