— Если распишем только одну-единственную пульку, а?

— Единственную? — удивился Соколов.

— Не больше! — еще раз тяжело выдохнул Герхард и почему-то добавил: — Ваше письмо, Эрих, я добросовестно отправил в Берлин, думаю, через день-два ваша фрейлейн его получит.

* * *

До того как дежурный по станции третий раз стукнул в медный колокол, издававший тягучие звуки, и паровоз испустил протяжный гудок, Соколов выиграл у обер-лейтенанта фон Рихтхофена пять тысяч, часы и обручальное кольцо.

Герхард, который, казалось, от такого горя стал бесчувственным, предлагал и две золотые коронки. Он просительно глядел на Соколова:

— Взгляните, Эрих, какие красивые коронки! — Пальцем задрал губу. — Это очень высокой пробы золото. Две штуки за тридцать марок! Нет? Ну, давайте за десять? Вы отказываетесь? Но доктор Эмиль Кольвиц моментально снимет их, а если не он, так я сам готов стянуть их с зубов…

Соколов сурово отрезал:

— Не делайте мне, обер-лейтенант, непристойных предложений! Я уже со вчерашнего дня не играю на зубные коронки.

Герхард с траурной величественностью поднялся с диванчика и прижал руку к сердцу:

— Прощайте, мой друг! Теперь я уже точно никогда не возьму в руки карты. — И выразительно пощупал свой револьвер.

Соколов со скучающим видом, столь характерным для профессиональных игроков, равнодушно отвечал:

— Это ваше дело — стреляться или нет. Можно еще и голову на рельсы положить…

Герхард заносчиво вскинул подбородок:

— Я не Анна Каренина, я — немецкий офицер! Предпочитаю пулю.

Соколов развел руки:

— Дело вкуса!

Колокол на перроне ударил в третий раз.

Герхард молча поклонился и хотел покинуть купе, но Соколов продолжал:

— Но если вы стреляться передумали, то заберите это! — и царственным жестом отодвинул от себя весь выигрыш, включая часы и кольцо.

Герхард хотел что-то сказать, но издал какие-то невнятные звуки, какие издает муж, застигнутый женой врасплох с любовницей.

Соколов суровым тоном продолжал:

— Я все вам отдаю, но с условием…

Герхард, у которого прорезался голос, прохрипел:

— Да, да, я никогда не сяду играть, ни в жизнь… Клянусь честью!

— Не делайте из меня палача! Обещайте, что не будете играть целых три дня…

— Обещаю! — Герхард схватил руку Соколова, прижал ее к мокрой щеке. — Отец и благодетель…

Лязгнули буфера — это машинист предупредительно толкнул вагоны. Герхард сквозь слезы бормотал:

— Спасибо! Буду всегда помнить вас… — и стал лихорадочно рассовывать купюры по карманам.

Соколов добавил:

— И не обманывайте бедного Шестаковского, отдайте ему пятьсот марок.

Герхард счастливо улыбнулся, и золотые коронки весело блеснули в его рту.

— Я устрою этому еврею такой праздник… отдам полностью, хотя деньги ему не нужны — он в карты не играет. — И побежал по тамбуру на выход.

Поезд набирал ход, и Соколов подумал: «За три дня успеет вернуть казенные деньги. Может быть».

Майор Франц Эльберт совмещал две должности — начальника окружной полиции Карлсбада и руководителя местного охранного отдела.

В городе было 14 333 постоянных жителя, и совмещать два ведомства в руках одного человека было весьма экономно для бюджета и удобно для службы.

Франц Эльберт имел прозвище Бифштекс, и он действительно был похож на большой кусок плохо прожаренного мяса: ниже среднего роста, невероятной ширины в плечах, с громадным мясистым носом, раздвоенным на кончике, с густыми, словно из толстой проволоки, усами, лихо закрученными вверх и переходившими в бакенбарды на лице свекольного цвета.

Бифштекс любил шумные застолья и в невероятных количествах выпивку, за один присест мог съесть небольшого барана или громадный окорок.

Он появился на свет в курортном городишке Инсбруке, что на реке Инн в Австрии. Его мама была из германского Потсдама, а папа — из прибрежного города Одессы. Именно предусмотрительный папа Фроим догадался выучить своего шаловливого ребенка русскому языку, на котором тот при случае говорил с заметным одесским акцентом.

Эльберт с юных лет очень хотел стать хоть каким-нибудь, но начальником. Он своевременно окончил военное училище в Потсдаме. Потом его заметили в военной разведке, болтался по разным городам Российской империи, собирал сведения о крупнейших сталелитейных предприятиях и передавал эти сведения в Берлин.

Начальником Эльберта был один из руководителей германской разведки Фриц Нойман. Начальник благоволил усердному молодому человеку. Случилось так, что Эльберт познакомился с дочерью Ноймана — Евгенией и страстно влюбился в двадцатилетнюю девицу.

Семья Нойман жила в роскошно обставленном доме в Тиргартене. Эльберт сумел пленить сердце вечно молчаливой девицы, и свадьбу играли в январе 1912 года.

Торжество почтил своим присутствием руководитель разведслужбы Германии майор Вальтер Николаи. Высокий лоб, умный и одновременно жесткий взгляд серых глаз, коротко подстриженные усы на гладко выбритом лице — таким был этот легендарный человек.

Николаи, подняв бокал, произнес первый тост. Он говорил о социальной значимости брака вообще, а закончил словами:

— Пожелаем молодым свято и гордо выполнить свой долг перед Богом и фатерландом — родить крепких телом и сильных духом детишек, которые прославят великую Германию и сделают ее еще более могучей!

Грянула мировая война. Николаи рекомендовал Эльберта штабу Восточного фронта. Здесь Эльберт допрашивал русских пленных и перебежчиков, составлял аналитические отчеты для высшего командования.

Во время успешного наступления доблестной немецкой армии при Герлице весной пятнадцатого года Эльберта контузило. Он несколько ослаб на правое ухо. Опять, с помощью того же Вальтера Николаи, пострадавший переводчик был передан под начальство генерала фон Лауница, а тот отправил контуженного в тихий курортный Карлсбад.

Теперь Эльберт был призван нести службу по искоренению врагов внутренних и внешних, а заодно пить минеральную воду, поправлять нервную систему и любить супругу Евгению.

Минеральная вода, в отличие от шнапса, оказалась противной, а нервную систему не только не удалось поправить, но обстоятельства нелегкой службы и семейной жизни еще более ее расшатали.