Герхард, как всякий игрок, в деньгах нуждался постоянно. Он ласково взглянул на Соколова:

— Вас, дорогой Эрих, сам Бог мне послал!

— Рад сделать праздник для племянника героя Германии!

— Нам следует выехать затемно. Меньше патрулей, и пражский поезд отходит без чего-то шесть утра. Приходите завтра ровно в три часа ночи. Я разместился в крайнем блиндаже, тот, который справа, возле поваленного тополя…

— Это рядом с кустами рябины.

— Нет, бузины.

— Пусть, Герхард, будет по-вашему, это кокосовая пальма.

— Я предупрежу часового, он разбудит меня. А себе оформлю на завтра увольнительную.

— Решено!

Соколов чувствовал, что немец хочет еще что-то сказать, но не решается.

Герхард действительно хотел обратиться к новому знакомому с просьбой. Как нарочно, сегодня вечером в офицерском клубе ожидалась большая игра. Ждали новых, только что прибывших из тыла игроков-офицеров. Герхарду очень хотелось играть. Он помялся и, глядя куда-то в сторону, умоляющим тоном проговорил:

— Простите, Эрих! У меня сейчас такие несчастные обстоятельства… Одним словом, если вас не очень затруднит… Можно получить задаток? Совсем небольшой, марок пятьсот, а?..

Соколов тоном монаха, наставляющего собрата по рясе, который попросил деньги на бордель, с укоризной произнес:

— Ваша просьба, сударь, неуместна. Карты — изобретение дьявола, затягивающее человека в адовы тенета. Апостол Марк заметил… Впрочем, я с собой деньги не ношу. Завтра получите все сполна. В Сольцах лежат эти деньги. — Поинтересовался: — А утром, когда буду пробираться к вам, на мину не налечу?

— Приказ из штаба армии — минировать всю переднюю линию обороны глубиной тридцать метров.

Соколов проявил осведомленность:

— Прежде ставили мины только против английских танков.

— Мин наделали столько, что их на несколько войн хватит — три миллиона штук. Война идет к концу (Господи, скорей бы!). Мины девать некуда. И вот теперь приказ — ставить противопехотные против русских. — Вздохнул. — Они ведь в своих штабах не знают, что солдаты тут пухнут с голоду и что нас подкармливают русские солдаты. Ну, поставим мины, а кто хлеб носить будет? А нам продуктовая подкормка ой как нужна! Сами не кормят и русским хотят запретить. Смешно! Так что на моем участке мины пока не ставили, идите смело. Чтобы вам легче было отыскать меня в ночной тьме, я прикажу разжечь костер, прямо на него, Эрих, держите. — Пристально взглянул на Соколова. — Русские когда начнут наступление на нашем фронте?

Соколов туманно отвечал:

— Разно судачат! Да русское начальство, кажется, само не знает. На Юго-Западном фронте увязли, где им на вашем фронте наступать! Так что минированные поля здесь долго не понадобятся… — Взглянул на карманные часы, заторопился. — Э, как время быстро бежит! Пора обратно. А то придется в штабе объясняться в любви… До завтра!

Герхард долго жал Соколову руку и уверил:

— Не сомневайтесь, ваше письмо в ближайшие дни будет доставлено по адресу.

И гений сыска вместе со Зверевым устремился на свою сторону.

Солнце, не замутненное облаками, поднялось выше сосен. Болотный туман рассеялся. На высоком небе, словно легкие перышки, повисли прозрачные облака. Не умолкая, разноголосо гомонили птицы. И воздух был напоен сказочным, небывалым ароматом трав и цветов. Хотелось всех любить, всем делать добро, но люди продолжали убивать друг друга, стремились отнять самое дорогое, то, что дает только Бог, — жизнь.

На другое утро все произошло так, как намечалось. Соколов ровно в три часа, когда раннее солнце не успело подняться, когда в воздухе висела густая мга, тайком, чтобы не заметили часовые, направился к колючей проволоке. Еще у себя в блиндаже он надел роскошный мундир с аксельбантами, с погонами германского оберста.

На немецкой стороне ярко горел большой костер. Соколов направился в его сторону. Часовые его не заметили, ибо дрыхли в шалаше. Соколов отыскал знакомый лаз под колючей проволокой. Гений сыска перебрался на другую сторону сырого оврага и оказался у блиндажа Герхарда.

Герхард позевывал и пошатывался. Третью ночь кряду он не высыпался. Сегодня он всю ночь играл в вист и продул триста марок, которые взял в долг у разбогатевшего доктора Шестаковского. Увидав Соколова в форме оберста, Герхард изумленно проговорил:

— Как вам идет форма, сразу видно породистого немца! — Он полез в карман гимнастерки, вынул оттуда свернутую вчетверо бумагу. — Держите, Эрих! Доктор Шестаковский снабдил вас эвакуационной справкой… В области левой грудины проникающее ранение. Печать, подпись. Все как положено. Заломил жуткие деньги. — И для чего-то еще раз соврал: — Он тоже проигрался.

Соколов развернул бумагу. На бланке военного госпиталя номер такой-то было напечатано на ундервуде:

«Справка

У больного Эриха фон Бломберга, оберста 18-го полка Третьей армии Восточного фронта, 1875 года рождения, при поступлении в госпиталь диагностировано проникающее пулевое ранение брюшной полости. В экстренном порядке 15 июня 1917 года под наркозом хлороформа произведена операция лапоротомия. Операционный диагноз: ранение печени с повреждением тканей, в которых находилась пуля. Наблюдалось незначительное кровотечение из этой области.

Операция прошла успешно. Пуля удалена, наложены швы на рану печени. Кровотечение остановлено. Выздоровление идет успешно, но осложняется хроническим колитом. Больному рекомендовано двухнедельное лечение термальными источниками в Карлсбаде.

Главный врач госпиталя Восточного фронта

майор Александр Шестаковский».

Соколов сказал:

— Справка хорошая! За усердие добавлю для доктора еще пятьсот марок.

Герхард подумал: «Прекрасно, но с этого еврея хватит и того, что он уже получил». Не удержал счастливую улыбку и с легким поклоном ответил:

— Очень признателен! Доктору Шестаковскому ваша щедрость будет приятна. Пройдемте к конюшне, господин оберст!

Получивший соответствующий приказ, конюх, молоденький, с кривыми ногами, узкоплечий солдатик, как раз заканчивал впрягать в телегу лошадку.

Увидав оберста, оставил свои занятия, вытянулся в струнку.

Соколов милостиво сказал:

— Занимайтесь своим делом.

Конюх подбросил в телегу свежего сена, сверху постелил волосяной матрас, на него — чистую простыню, в изголовье положил подушку. Подсадив господ офицеров, конюх вспрыгнул на край телеги, свесил ноги в пропыленных, стоптанных с внешней стороны сапогах, дернул вожжи, чмокнул губами, лошадка потянула, засеменила и перешла на обычный широкий и спорый шаг.

Солнце еще не взошло, но восток окрасился рдяным, огненным цветом. Небо было удивительно чистое, предвещая теплый солнечный день. Загомонили тысячи птиц. Воздух, напоенный запахом трав, стал густым, чуть дурманящим. Соколов раскинулся на матрасе, то и дело взмахивая руками, — вокруг зудели полчища комаров.