И это середина июля, макушка лета!

Даже в тусклом свете уличных фонарей было странно смотреть на снег, ложащийся на листву, траву, на венчики цветов и наливающиеся спелостью яблоки.

Я вспомнил, как во время казни, лет четыреста с гаком тому назад, вдруг тоже повалил снег. Когда точно?.. Да, год 1572 от Рождества Христова, а повязали меня под Волоком-Ламским. Где-то в начале лета. Думал, ушел уже, граница недалеко, до свободы рукой подать, тут откуда ни есть навалились городовые стрельцы. Два зуба выбили, черти…

Привезли почему-то в Зубоскальский острог. Тот, который сам когда-то строил нагайкой и саблей.

Остаток лета просидел в срубе. Маялся от жары, но ничего, особо не бедовал. По делу не пытали, морду не кровянили, кормили сытно, пусть без хмельного. Хотя надзирали строго, с усердием – из сруба выводили лишь по нужде и на малый час поглядеть на солнышко. А к осени указ от царя Ивана – Федьку Усанова, служилого человека из опричных земель, казнить усекновением головы.

Ну и на том спасибо, хоть кости перед смертью не поломают! – мелькнула, помнится, первая, еще храбрая мысль. Перед Богом предстану в целости, разве что с головой под мышкой. Так и сказал стрелецкому пятидесятнику Федулу Звягину. Тот аж всхрапнул, смешком подавившись.

В былое время он бы мне еще от дверей в пояс кланялся, мелким бесом бы вокруг вился, а сейчас храпит, как обожравшийся боров. Кончилось мое время, самому понятно. Но – еще долго бодрился. Говорил себе – пусть рубят, все одно. Чего дале искать, если все уже было? И то – разве плохо погулял по жизни… И девок вдоволь помял, и сабелькой помахал, и пьянь-вином наливался, аж из ушей текло. Серебро не считая сыпал – тоже было. Чего жалеть? Раньше, позже, а все там будем, навечно на Земле никто не останется, одна дорога…

Нет, право слово, ищи не ищи, а нового в жизни уже ничего не будет. Нагулялся… Четвертый десяток пошел, бороду сединой пробило, немощи стариковские вот-вот подступят. Что тогда? Кому буду нужен? Ни женки, ни детей не нажил на царевой службе, все, казалось, потом, успею… Выходит, и мне нечего жалеть, и меня – некому!

Да, точно, сентябрь был, бабье лето стояло, листву только-только желтым тронуло. А с самого утра, как вывели меня на площадь, небо потемнело, нахмурилось, и вдруг как сыпанет белым. Красивые такие хлопья, пушистые… Федул рогожку совал – прикрыться поверх кафтана, я отказался. Мол, не боись, паря, небось не успеет просквозить кости, недолго осталось.

Пожалел потом, к плахе подходил – трясло от холода. Боялся, подумают, от страха дрожу. Напрягал мышцы, силясь унять дрожь.

– Что, православные, кому на небесах поклон передать, заказывайте?! – потому и крикнул в толпу. Чтоб видели мою лихость.

Мне не ответили, мялись. А глаза любопытные, жадные, интересно всем. Ребятишки малые рты пооткрывали от интереса. Зрелище-то какое занятное – сейчас государеву человеку голову отсекут!

«Господи Иисусе Христе иже еси на небесях, да святится имя Твое, да приидет царствие Твое…»

И только тут, преклонив колени перед деревянной колодой, я внезапно понял, почувствовал, что все это по-настоящему. Что я на самом деле сейчас умру. Вот здесь и сейчас!

Заполошно, судорожно замелькали мысли: вскочить, оттолкнуть палача, объяснить народу крещеному, что нельзя меня убивать. Потому что живой! Потому что жить хочу! Потому что всякое живое жить хочет! До отчаянья хочет, до судорог!

Неужто не поймут, не откликнутся люди добрые?!

Не вскочил, не оттолкнул, не объяснил. Помню, лишь шептал палачу лихорадочно: «Ты погоди рубить, не спеши, мил человек, вот голову прилажу ловчее, тогда…»

Кат, мужик опытный, не стал ждать, ударил сразу. Боль, твердая и раскаленная, разломила напополам…

Откуда-то со стороны я увидел, как глубоко воткнулся в плаху отточенный до блеска топор, как густо брызнула кровь, отпало большое тело в нарядном, хоть и драном кафтане, откатилась брошенным кочаном голова. Все увидел как-то сразу и вдруг – хмурое небо, растоптанную грязь площади, темные срубы, проплешины мха на крутых бревнах стен и башен, замершую на миг и снова оживившуюся толпу, распахнутые глаза ребятни, равнодушного верзилу-палача в красной рубахе, сразу по-хозяйски взявшегося обтирать от крови топор.

Снег почти прекратился, но последние снежинки все еще хороводились в воздухе, словно не решаясь опуститься на грязь и слякоть…

* * *

– Альберт Петрович?

Я обернулся.

– Да, Ева?

– Я свежий чай заварила. Хотела позвать.

– Зовите, – разрешил я.

Она помолчала, стоя рядом со мной на крыльце дома Скворцова. Так мы договорились с псевдоучастковым, оказавшимся майором ФСБ с шашлычной фамилией, – они добывают ключ, а мы забираем со стоянки машину Евы и ждем их в доме Скворцова.

Я не обольщался, в договоре со спецслужбами всегда есть нечто от сделки с дьяволом – сам не заметишь, как проиграешь, но проиграешь в любом случае. Впрочем, эта проблема решаемая, какую поганку ждать от гражданина майора, в общем и целом понятно. А что ждать от меня, он не знает. Тоже плюс в мою пользу.

– У вас было такое лицо…

– Какое?

Она не ответила. Поежилась от холода, зябко потерла руки и совсем по-детски подышала на сжатые кулачки.

– Холодно…

– Скажите, Ева, зачем вы придумали себе мужа?

– Как вы догадались? – не сразу спросила она.

– Живу долго.

– Ребята до сих пор не догадываются. Считают меня по уши влюбленной в своего идеального мужчину. Нечто особое, с интеллектом ученого, мускулами культуриста и возможностями президента банка. Почему-то всем моим знакомым он представляется именно таким. По крайней мере, знакомым мужского пола. Идеал красоты с точки зрения мужчин вообще наивен – сильный, умный, богатый и так далее по списку… – она невесело улыбнулась. – Зато простенькое колечко избавляет от многих попыток ухаживаний с неприятной обязанностью отказов.

– Отец? – сочувственно спросил я.

Она подумала и кивнула.

– Вы правы, естественно. Я как раз из тех незадачливых дочерей, которые так и не встретили в жизни никого красивей и значительней, чем собственный любимый папочка. Когда была маленькой, ходила за ним, как хвостик…

– А сейчас?

– Тоже любим друг друга. И не можем провести вместе больше получаса, чтоб не начать ссориться. От избытка любви, что самое смешное… Как вы, наверное, догадались, это не мифический муж, а папочка-генерал обеспечил меня дорогой квартирой, машиной и многими приятными дорогостоящими мелочами. И теперь очень хочет подарить мужа. Желательно в погонах, и чтоб звезды на них покрупнее… – Ева независимо тряхнула челкой. – Впрочем, это все не очень интересно. Знаете, история жизни красивой девушки обычно далеко не так привлекательна, как ее отражение в зеркале…