Незадолго до ухода Майи, когда мы вместе были в Вербье, на юге Швейцарии, мы снова коснулись этой темы.

— Говорила же мне Семенова: «Поезжай, ведь Ваганова умрет, и ты никогда себе этого не простишь», — вспоминала она и с сожалением добавляла: — Так я себе этого и не простила по сей день.

Я ей тут же возразил:

— Слава богу, что ты этого не сделала! Ваганова обязательно постаралась бы укротить тебя, и вы бы наверняка поссорились.

Прислушивающийся к нашему разговору Щедрин, как ни странно, поддержал меня:

— Азарий прав. У меня то же самое было с Шостаковичем. Если бы я еще какое-то время оставался рядом с Дмитрием Дмитриевичем, он бы задавил меня своим величием.

Но переубедить Майю было невозможно, настолько горячо она всегда отстаивала свои убеждения. Однажды наш кузен Азарий Мессерер заявил в ее присутствии, что Иосиф Бродский по таланту выше Вознесенского. Что тут началось! Майя, дружившая с Андреем и обожавшая его поэзию, страшно разгневалась и в запальчивости чуть не прогнала нашего бедного кузена. Как он посмел противопоставить стихи «какого-то» Бродского стихам гениального Андрюши! — негодовала Майя. Будучи максималисткой до мозга костей, она из всех поэтов безоглядно признавала только Вознесенского, среди композиторов — исключительно Щедрина, единственным гениальным педагогом считала Ваганову, а лучшим модельером — Пьера Кардена.

Балетную школу Майя окончила в 1943 году. Как верно подметил Асаф, в театре появилась актриса, к которой нельзя было подходить с обычными мерками. Екатерине Васильевне Гельцер было достаточно посмотреть на Майю в крошечной вариации Феи осени из балета «Золушка», чтобы со всей ответственностью заявить: «Шикарная балерина!» Голейзовский, увидев ее впервые, назвал гениальной. Выходя на сцену даже в незначительных партиях, Майя приковывала к себе зрительское внимание. Так, например, в небольшой роли уличной танцовщицы в «Дон Кихоте» она размахом и масштабом своего танца напрочь затмевала даже Лепешинскую-Китри.

В последнем акте «Дон Кихота» Майя танцевала так называемую «прыжковую» вариацию, после которой был выход Вахтанга Чабукиани, исполнявшего роль Базиля. Но танец Майи вызывал в зале такой шквал аплодисментов, что Вахтангу Михайловичу пришлось стоять в кулисе, ожидая, когда стихнет буря зрительского восторга.

Некоторую ревность по отношению к молодой, но уже очень успешной танцовщице испытывала Марина Семенова. Майя же в свою очередь относилась к ней с большим пиететом, поскольку та была ученицей Вагановой. Все, что Семенова показывала во время классов, Майя буквально схватывала на лету. Марине Тимофеевне оставалось только восклицать:

— Ну, Майка дает! Я еще объяснить не успела, а она уже все сделала.

То, что другим давалось с огромным трудом, Майя усваивала с легкостью. Сложнее давались лишь партии, которые до нее исполняли другие балерины. Своей яркой индивидуальностью она не вписывалась в рисунок роли, который считался каноническим. Так случилось со спектаклем «Ромео и Джульетта», в который ее ввели в 1961 году. Основная проблема состояла в том, чтобы выйти из привычного образа Джульетты, созданного Галиной Улановой. В этих рамках Майе было попросту тесно. В итоге она замечательно сделала эту роль. В ее интерпретации Джульетта — юная, страстная девушка, готовая на самопожертвование во имя любви. Это была Джульетта эпохи Возрождения! Майя разрушала незыблемость традиционной трактовки роли, которая началась с Улановой и была продолжена множеством других балерин. О такой трактовке Майя безапелляционно говорила: «Недопеченный блин».

Поскольку Майе при ее таланте многое давалось легко, она не очень жаловала репетиции. Бесконечное повторение одних и тех же действий ей претило, а заучивание нового казалось каторжным испытанием. Именно по этой причине она не выучила ни одного иностранного языка. Предпринимала множество попыток, брала уроки, занималась, но зазубривание было выше ее сил. То же получилось с вождением автомобиля. Когда у Майи в 1956 году появилась первая «Волга», возникло желание научиться управлять автомобилем так же, как это делала в свое время ее кумир — Лиля Брик, одна из первых женщин в СССР, севших за руль. Майя, полная решимости, взяла несколько уроков вождения, но вскоре бросила их в силу своего бешеного темперамента. Будучи натурой крайне нетерпимой, она не могла спокойно воспринимать других автомобилистов, которые ей мешали, и была готова выскочить из машины, чтобы высказать все, что о них думает. К большому счастью, Майя довольно скоро поняла, что с ее энергией, часто перехлестывающей через край, садиться за руль небезопасно, и рассталась с этой затеей.

Она не отвлекалась ни на что постороннее, целиком отдаваясь балету и проводя в театре все время. Первой любовью Майи стал ее сценический партнер — солист балета Слава Голубин из знаменитой династии Голубиных. Родоначальником династии был Владимир Голубин, солист Большого театра, который довольно много танцевал с Суламифью Михайловной. Его сыновья Слава и Володя по примеру отца пошли в балет, но, к сожалению, как и отец, рано пристрастились к алкоголю. Конечно, отношения с Майей могли бы длиться гораздо дольше, если бы не Славины беспробудные пьянки. Они расстались. А через какое-то время Слава повесился у себя дома на водопроводной трубе. Майя узнала об этом в поезде, по дороге в Ленинград, куда мы отправились с ней вдвоем смотреть премьеру «Спартака» в постановке Якобсона.

Замуж Майя впервые вышла тоже за своего партнера, Мариса Лиепу, который не без ее помощи попал в Большой театр. Несмотря на то что Марис с отличием окончил Московское хореографическое училище, ему надлежало вернуться в Ригу, откуда он был родом. Резолюция была такова: национальные кадры должны закрепляться на местах. В следующий раз Лиепа вернулся в Москву во время декады латышского искусства. Балет «Сакта свободы» с участием Мариса увидела Майя, после чего пригласила его в партнеры для участия в Днях культуры СССР в Венгрии. Не увлечься Марисом было невозможно. Высокий статный красавец, очень самоуверенный, породистый, по-европейски холеный… Словом, в Будапешт они отправились уже мужем и женой.

Для нас замужество Майи стало полной неожиданностью. Не предупредив никого, они с Марисом расписались в районном ЗАГСе. После регистрации Майя привела новоиспеченного супруга к нам домой и объявила маме:

— Мы с Марисом поженились.

— Ну, с этим не поздравляют, — вскользь обронила мама, которой с самого начала было понятно, что этот брак долго не продлится.

Так и случилось. Майя с Марисом не ссорились, не колотили тарелки, просто очень скоро осознали, что не подходят друг другу. Официально их брак просуществовал около трех месяцев, но совместная жизнь продолжалась не больше пары недель.

Примерно в то же самое время, а именно в 1956 году, Майя оказалась под пристальным вниманием КГБ, спровоцированным ее знакомством со вторым секретарем английского посольства Джоном Морганом. Тот сам подошел к Майе на одном из приемов и заговорил на русском языке. Надо сказать, Майя тогда регулярно получала приглашения на торжественные приемы в том или ином посольстве. На приглашения она откликалась часто и с большой охотой, что автоматически привлекало внимание КГБ: «С кем общалась? О чем говорили?» Практика посещений подобных светских раутов поощрялась со стороны органов госбезопасности только в том случае, если по окончании мероприятия они получали подробный отчет. От Майи никакого отчета невозможно было дождаться. А знакомство с Морганом в английском посольстве состоялось по случаю гастролей в Москве Королевского балета Великобритании во главе с его основательницей Нинет де Валуа. Морган прекрасно разбирался в балете. Завязалась беседа, и сотрудники КГБ тут же взяли чересчур общительную балерину на карандаш. После того как Морган посетил выступление Майи в зале Чайковского и дважды побывал у нас в гостях, за ней была установлена слежка. Под окнами квартиры в Щепкинском проезде нередко дежурила одна и та же машина. Заметив в очередной раз уже примелькавшийся автомобиль, мы с Аликом решили проверить его номер через Славу Погожева — истового балетомана, занимавшего одну из канцелярских должностей в ГАИ. Чтобы не посвящать постороннего человека в столь щекотливое дело, мы сочинили легенду, будто Майю обхамили из окон этой машины. Слава, страстный поклонник ее творчества, моментально согласился выполнить нашу просьбу, за что и поплатился. Его засекли в тот самый момент, когда он искал в служебной картотеке номер интересовавшего нас автомобиля. Когда у Славы сурово спросили, чем вызвано его любопытство, он слово в слово повторил нашу легенду: