— Из окон этой машины обхамили одного человека.

— Из окон этой машины никого обхамить не могли, — услышал он в ответ.

И практически моментально без вины виноватый Слава был снят с должности.

Мы все жили тогда в постоянном страхе. Подозрение вызывала буквально каждая мелочь. Помню внезапный визит монтера с телефонной станции, который заменил всю телефонную проводку в нашей квартире. Работал он очень четко и аккуратно. Потом выяснилось, что никто мастера не вызывал. Тщательно просмотрев чуть ли не каждый сантиметр новой проводки, мы решили, что он запросто мог установить в квартире какие-то подслушивающие устройства.

Какой интерес Майя сама по себе представляла для органов? Я думаю, главным объектом слежки, конечно, был Джон Морган. Хотя ее могли заподозрить в подготовке побега за границу, поскольку события развивались накануне гастролей Большого театра в Лондоне.

В семье царила нервная обстановка, ведь о том, кто отправится в поездку, а кто останется в Москве, объявили незадолго до отправления в столицу Великобритании. Дома, например, оставили Алексея Ермолаева, которого также подозревали в возможном побеге. Солиста Эсфандьяра Кашани не выпустили, придравшись к его полуперсидскому происхождению. Когда выяснилось, что на гастроли не берут Алика, Майя ринулась просить за него, абсолютно уверенная, что уж она-то в Лондон едет непременно. Ведь и Морган, и посол Великобритании в СССР Уильям Хейтер, с которым Джон познакомил ее на одном из приемов, уверяли, что это вопрос решенный. Чувствуя их поддержку, Майя написала тогдашнему директору Большого театра Михаилу Ивановичу Чулаки письмо, в котором в ультимативной форме потребовала включить Алика в поездку. В противном случае она угрожала уйти из театра.

Простить эту дерзость ей не могли и просьбу освободить от обязанностей удовлетворили. Вскоре, правда, милостиво приняли назад, дав возможность написать покаянное письмо на имя министра культуры Михайлова. Но ни о каком Лондоне не было и речи.

Помню, как мы целой группой «неблагонадежных» артистов стояли у театра, провожая коллег. Ну и что делать? Куда деваться? И Эсик Кашани, пострадавший из-за происхождения отца, вдруг предложил:

— Они все в Гайд-парк, а мы айда в зоопарк!

Майе предстояло станцевать «Лебединое озеро» с частью труппы, которая осталась в Москве. Весть о выступлении опальной Плисецкой моментально облетела Москву, кассы осаждались желающими заполучить заветный билет. Накануне спектакля раздался звонок из приемной Фурцевой. Майю соединили с Екатериной Алексеевной.

— Я вас очень прошу, Майя Михайловна, сделайте так, чтобы не было слишком большого успеха.

— Я могу, Екатерина Алексеевна, не танцевать вовсе, — ответила Майя.

Их отношения с Фурцевой всегда были противоречиво-дружественными. С одной стороны, Фурцева ее обожала. Майя вспоминала, что Екатерину Алексеевну можно было растрогать, увлечь, переубедить, пронять… Она была живым существом, а не канцелярской куклой из папье-маше. Одно время Майя с Фурцевой дружили домами. С другой стороны, Екатерина Алексеевна, ставшая впоследствии самым заметным министром культуры СССР, защищала эстетику соцреализма, ярым противником которой являлась Майя. Когда Екатерина Алексеевна категорически не приняла «Кармен-сюиту», дружеские отношения с ней были кончены раз и навсегда. Майю нельзя было гладить против шерсти. Простить Фурцевой неприятие своего главного детища она не могла.

Но это все случится позднее. Мы же вернемся в 1956 год, в день, когда на сцене Большого театра давали «Лебединое озеро», в то время как основная часть труппы гастролировала в Лондоне.

За несколько часов до начала спектакля произошла беда — у Майи свело ногу. Очевидно, сказались напряжение последних недель и бесконечные переживания по поводу предстоящего выступления. Не танцевать невозможно. Но как быть?! Майя не то что танцевать — на ноги подняться не могла. Массажист Большого театра, разумеется, тоже укатил в Лондон — а ну как на гастролях кого прихватит!

Из неопубликованных дневников нашей мамы, Рахили Михайловны Мессерер:

И спектакль состоялся! Огромный зал Большого театра был забит до отказа: сидели на ступеньках, в проходах… разве что не висели на люстрах. Яблоку, казалось, негде упасть. Я прекрасно помню выход Майи, ее первое появление во втором акте. Шаги, потом па-де-ша, после которого она застыла в лебединой позе в четвертой позиции перед тем, как сделать глиссад-пике. Во время этой паузы случилось невообразимое — зал в буквальном смысле взорвался неслыханными овациями! Майя продолжала недвижимо стоять в выжидательной позиции, чтобы начать вариацию. Овация не смолкала, и дирижер не мог продолжить спектакль. Это была настоящая манифестация в ее поддержку!

Очевидно, этой демонстрации ждали и предусмотрительно расставили дополнительных контролеров. Почти в каждой ложе дежурили «сотрудники в штатском». Они старались засечь самых ретивых «диверсантов». По воспоминаниям мамы, жена председателя КГБ Серова, толстая баба, из партера пальцем показывала на тех, кто особенно рьяно скандировал.

После спектакля самых преданных поклонников Майи вызывали в управление милиции на Петровку, допытывались, не была ли акция протеста спланирована заранее самой виновницей торжества. Не раздавала ли им билеты? Шуру Ройтберг, пожалуй, самую верную почитательницу Майи, прорабатывали несколько часов. Но что она могла сказать? Признаваться было не в чем — ведь никакого сговора, конечно, не было, цветы покупали сами, инструкций никто никаких не давал… А «Лебединое» с Плисецкой уже само по себе было поводом для овации. Кстати, Шура за годы поклонения Майе превратилась в настоящего друга семьи. Она была одинокой, невзрачной женщиной, всю жизнь страдавшей нервным тиком, который выражался в ежесекундном шмыганье носом. Эта ее особенность страшно раздражала окружающих. Шура боготворила Майю и была для нее после домработницы Кати самым необходимым человеком, на которого нередко оставляли московскую квартиру. В августе 2000 года Шура трагически погибла от учиненного террористами взрыва в подземном переходе на Пушкинской площади.

Два года после того легендарного спектакля в 1956-м оказались самыми тяжелыми для Майи. В заграничные поездки по-прежнему не брали. Так, мимо прошли гастроли в Швеции и Финляндии, куда вместо нее отправилась Стручкова, хотя принимающая сторона приглашала Майю. В Париж по ее персональному приглашению поехала Ирина Тихомирнова. Не удалось выступить и в Бельгии в 1958 году.