ческое лицо, он не может хоронить собаку. Если про это узнают в области — его же на смех поднимут.

Напротив, — сказал я, — в России полно оригинальных мэров. Кто с парашютом прыгает, кто под воду ныряет, а кто вообще городошник. Подумаешь, похоронил собаку. Все хоронят.

Мэру, конечно, не возбраняется хоронить собаку. Но губернатор уже не может никаких собак погребать. Губернатор может себе позволить лишь скромные развлечения, а, допустим, президент...

Сенька задрал глаза к потолку.

Президент может... президент вообще ничего не может.

Наш мэр что, в президенты собирается?

Плох тот мэр, что не хочет стать президентом, — ответил Сенька. — Поэтому он и не хочет хоронить собаку. Он дальновиден! Собаку должны похоронить мы, за это нам и заплатят. Так что нам нужны ещё двое. Понимаешь, я мог бы позвать кого-нибудь из своих одноклассников, однако это может меня тоже в дальнейшем скомпрометировать. Про меня и так чёрт-те чего рассказывают... Поэтому лучше привлечь людей со стороны. Так сказать, в порядке аутсорсинга.

Умный. Мой братик не только оригинальный, он ещё и умный. Аутсорсинг. Я вот и не знаю даже, что это за слово.

Так ты можешь кого-нибудь позвать? — спросил он.

Могу. Я могу.

Отлично. Тогда послезавтра будь готов. Я тоже буду... Работы много, сам понимаешь, всё должно пройти на уровне... На уровне.

Сенька удалился.

Я пропустил все приготовления. Весь следующий после нашего разговора день я провёл на работе. Погребение Диогена было назначено на четверг. Чтобы освободиться к четвергу, пришлось работать всю среду. И всю среду мы с Упырём пахали как сивки-бурки.

Это оказалось не так легко. И очень скучно. Никогда не думал, что работать так тяжело. К шести часам вечера, когда Спицын скомандовал погрузку, я был вымотан, как верблюд, пересёкший Сахару. Добрался до дому и сразу спать. А уже в шесть утра меня поднял Сенька.

Я быстренько сбегал на колодец, помылся, почистил зубы, обрядился в костюм и чёрные ботинки, приготовился, короче. Потому что рядом с нашим домом уже стояла грузопассажирская «газель» с прорезанными в фургоне окнами, за рулём сидел Дроков, водитель мэра, Сенька стоял рядом.

Мы погрузились в автомобиль и направились к Вырвиглазу.

Вырвиглаз поджидал нас на крыльце, сидел, курил, играл в тетрис на старом геймпаде. «Газель» остановилась, Вырвиглаз бросил тетрис в одну сторону, окурок в другую, насвистывая что-то неприличное, погрузился в фургон.

После чего отправились за Упырём. До дома его мы, впрочем, не доехали, поскольку прямо за мостом нас встречал сам Упырь в парадной форме. В костюме. Мы скатили на вертолётное поле, и Сенька произвёл смотр. Выстроил нас в шеренгу и оглядел пристально.

Остался, само собой, недоволен. Отвёл меня в сторону. Забраковал для начала Вырвиглаза.

Что у него с лицом? — спросил он шёпотом. — У него лицо какое-то желтушное...

Да какая разница, какое у него лицо? — возразил я. — Он же гроб не лицом держать будет...

Лицо должно соответствовать торжественности ситуации. К тому же Дроков снимать на камеру будет. Мэр поглядит, а там такая рожа... Его что, били, что ли?

Упал человек, — ответил я. — Что теперь, его всю жизнь пинать?

А почему он лысый?

По-твоему, собаку должны хоронить только волосатые?

На тупой вопрос — тупой ответ. Сенька не нашёл чем возразить.

Он подышал на запонки, подумал, потом забраковал и Упыря.

А у этого что за лицо? — поморщился он. — Ты что, нарочно его, что ли, позвал? У нас что, маскарад, что ли? У нас серьёзное мероприятие, тризна, можно сказать...

Не, если не хочешь... — начал я.

Ладно, ладно, не бузи, — примирительно сказал Сенька. — Только вот... Шахов просил, чтобы всё было пристойно. А у нас... Какие-то уродцы...

Щенок ты ещё, Сенька, — прошипел я. — Ладно Вырвиглаз, шут с ним, он погоды не делает. Хотя по большому счёту он тоже к месту.

С чего это он к месту?

Он — представитель народа. Народ пришёл выразить нашему многоуважаемому мэру уважение в лице его усопшей собаки...

Маразм так маразм. До конца.

К моему удивлению, Сенька к этому бреду прислушался. Между нами разница всего ничего, а разрыв в мировоззрении уже капитальный. То, что для меня — маразм, для него уже норма. У нашей страны нет будущего, это точно.

Ты так считаешь? — спросил мой брат.

Ну конечно. А что касается Дениса...

Я осторожно кивнул на Упыря.

Он — это вообще находка. Ты знаешь, как Шахову будет приятно, когда он узнает, что сын главного инженера СМУ, человека со связями в Москве, провожал в последний путь его домашнего любимца?

Сенька молчал.

Если Вырвиглаз — это как бы народ, то Денис — это как бы элита. И они сливаются в едином порыве перед лицом постигшей их трагедии.

Никогда в жизни я не нёс большей ерунды. Это была глобальная ерунда, тотальная, чушь, возведённая в двадцатую степень. Но с другой стороны, кретинизм в наши дни уже и не кретинизм, а индивидуальность.

Я об этом не думал... — Сенька почесал подбородок. — Пожалуй, ты прав. Надо Дениса переставить передним правым. Вообще хорошо бы, чтобы он нёс на подушечке медали Диогена, но в связи с нехваткой кадров обойдёмся без них. Пусть только причешется.

Он обязательно причешется, — заверил я. — К церемонии.

Как приходится работать, — горестно сказал Сенька. — Никаких условий, ничего... Ну ладно, всё образуется.

Мой брат снова стал бодрым и активным. Ещё бы — пробил его звёздный час.

По машинам! — скомандовал Сенька. — Денис, иди сюда.

И Сенька пригласил Упыря в кабину.

Нам же с Вырвиглазом достались места в фургоне, по сторонам от гроба.

Гроб был хороший, дорогой, с ручками, бархатной подкладкой и золотистыми застёжками. Он настраивал на серьёзный лад, и даже Вырвиглаз ничего при виде этого гроба не сказал. На мой взгляд, гроб был несколько длинноват, не думал, что собаки такие длинные. Хотя Диоген мастино неаполитано, а это псы крупные...

Впрочем, хозяина гроба пока не было.

Мы устроились на скамейках, захлопнули дверцы, машина рванула с места.

А Череп твой не промах, — завистливо усмехнулся Вырвиглаз. — В такие молодые годы — и уже рядом с мэром...

Рядом с его дохлой собакой, — поправил я.

Это без разницы, — отмахнулся Вырвиглаз. — Тут нужно умение иметь. И везение. Везение в жизни главней всего остального. Если человеку везёт, всё остальное уже и неважно совсем.

Не, Вырвиглаз, не так, — не согласился я. — Везение — опасная вещь.