– Съешь хоть что-нибудь, пока не упал в обморок.

– Что? Да-да, сэр. – Дон с аппетитом принялся за еду, но глаза его не отрывались от сцены. В труппе был один мужчина, изображавший Тангейзера[30], но Дон не знал и знать не хотел, кого этот артист играет; он замечал его, лишь когда тот заслонял собой остальных. Так и с ужином: Дон увидел, что именно ест, успев уже на две трети опустошить тарелку.

– Тебе нравится? – спросил доктор.

Дон внимательно посмотрел на сцену, но вдруг понял, что Джефферсон спрашивает о еде, а не о танцовщицах.

– Конечно! Ужасно вкусно! – Он пригляделся к содержимому своей тарелки. – А что это?

– Неужели не узнаешь? Запеченный детеныш грегариана.

Дону потребовалась пара секунд, чтобы уразуметь, что такое грегариан. В раннем детстве он видел сотни маленьких сатироподобных двуногих существ – faunas gregarious veneris Smythii[31], – но сначала не мог увязать общепринятое название с дружелюбными, глупыми существами, которых он и его товарищи по играм, впрочем, как и все остальные колонисты Венеры, всегда называли толкунами из-за их неистребимой привычки толпиться, толкаться, тыкаться рыльцами, садиться людям на ноги и вообще всячески выказывать неутомимую жажду физического контакта.

Но съесть детеныша этих самых толкунов? Дон почувствовал себя каннибалом, и второй раз за день его чуть не вывернуло, как новичка в космосе. Он проглотил то, что застряло в горле, и постарался взять себя в руки, но больше к еде не прикасался.

Он вновь повернулся к сцене. Гора Венеры исчезла, а вместо нее появился мужчина с усталыми глазами, который без умолку выпаливал шутки, жонглируя при этом горящими факелами. Дона этот номер не заинтересовал, и он принялся разглядывать зал. Мужчина, сидевший от них через три столика, встретился с ним глазами и, будто бы не заметив, сразу же отвернулся. Дон призадумался, затем внимательно оглядел мужчину и решил, что знает его.

– Доктор Джефферсон?

– Да, Дон?

– Вы, случайно, не знаете венерианского дракона, который называет себя Сэр Исаак Ньютон? – спросил он и на всякий случай просвистел настоящее имя венерианина.

– Не делай этого! – резко остановил его доктор.

– Чего не делать?

– Не афишируй свое происхождение без особой необходимости, по крайней мере не сейчас. Почему ты спрашиваешь об этом э-э… Сэре Исааке? – Доктор говорил очень тихо, едва шевеля губами.

Дональд рассказал ему о случайной встрече на станции Гэри.

– Когда я оттуда уезжал, то был совершенно уверен, что полицейский из МБР за мной следил. И теперь тот же самый человек сидит вон там, только теперь он в штатском.

– Ты уверен?

– Кажется, да.

– Мм… ты можешь и ошибаться. Или он просто пришел сюда после службы, хотя полицейскому из службы безопасности тут делать нечего, с его-то жалованьем! Слушай, не обращай на него внимания и давай больше о нем ни слова. И о драконе тоже. И обо всем остальном, что хоть как-то касается Венеры. Сделай вид, будто ты просто веселишься, но очень внимательно прислушивайся ко всему, что я тебе буду говорить.

Дон попробовал так и сделать, но теперь ему было трудно сосредоточиться на веселье. Даже когда вновь появились танцовщицы, он почувствовал, что его так и тянет обернуться и посмотреть на человека, испортившего им вечеринку. Тарелку с запеченным грегарианом убрали, и доктор заказал для Дона блюдо под названием «Гора Этна». Кушанье и вправду напоминало вулкан – над верхушкой даже тянулась вверх струйка пара. Дон зачерпнул кусок горы ложечкой – и обнаружил, что это лед пополам с огнем, «Этна» атаковала его нёбо противоречивыми ощущениями. Он с удивленьем подумал: «Как можно такое есть?» – но из вежливости и с опаской попробовал еще ложечку. Вскоре он обнаружил, что все съедено, и даже пожалел, когда больше ничего не осталось.

В перерыве представления Дон попытался порасспросить доктора Джефферсона, что тот на самом деле думает о военном психозе, но доктор решительно перевел разговор на занятия его родителей и принялся рассуждать о прошлом и будущем Системы.

– Сынок, пусть тебя не волнует день сегодняшний. Это всего лишь неприятности, мелкие неприятности, которые неизбежно предшествуют объединению Системы. Через пять сотен лет историки вряд ли их даже отметят. Будет Вторая империя – к тому времени уже шесть планет.

– Шесть? Вы что же, серьезно думаете, что нам когда-нибудь что-то удастся сделать с Юпитером и Сатурном? А, вы, наверно, имеете в виду спутники Юпитера!

– Нет, я говорю о шести настоящих планетах. Мы подтащим поближе к огоньку Плутон и Нептун, а Меркурий отодвинем подальше, чтобы немножечко поостыл.

Мысль о перемещении планет поразила Дона. Она звучала дико, невероятно, но он не стал спорить, коль скоро его собеседник придерживался мнения, что все в мире возможно.

– Роду человеческому необходимо жизненное пространство, – продолжал доктор Джефферсон. – В конце концов, Марс и Венера населены разумными существами, и мы не можем продолжать их колонизировать, не прибегая к геноциду, да и непонятно, сработает ли геноцид хотя бы с марсианами. Но перестройка этой Системы – не более чем инженерная задача, пустяк по сравнению с тем, что мы еще сделаем. Через пятьсот лет вне Системы будет больше землян, чем внутри нее; нами будет кишеть пространство возле каждой звезды класса G[32] в окру́ге. Ты знаешь, что бы я сделал, будь я в твоем возрасте, Дон? Я бы постарался получить койку на «Первопроходце».

Дон кивнул головой:

– Хотелось бы.

«Первопроходец» – звездолет, который не был рассчитан на возвращение, – начали строить на Луне и на орбите вокруг нее еще до его рождения. Скоро корабль должен был отправиться в полет. Все или почти все ровесники Дона, по крайней мере в мечтах, хотели на нем полететь.

– Конечно, – добавил доктор, – без невесты тебе не обойтись.

Он показал на сцену, которую снова заполонили танцоры.

– К примеру, вон та блондинка. Как она тебе, ничего? По крайней мере, здоровая.

Дон улыбнулся, сразу почувствовав себя искушенным ловеласом: