Острый форштевень легко и уверенно режет спокойную воду. Солнце, празднично, близко по холмам взбегает белый Севастополь. Кажется, что только осталось проскочить боны и… дома.

До отряда, шедшего на довольно большом расстоянии от «Живучего», долетел резкий, металлический звук, заглушавшийся шумом движения кораблей. На том месте, где только что легко скользил миноносец, поднялся столб черного дыма, и в него ворвалось облако пара. В воздухе летели мачты, орудия, разные предметы и… люди. Некоторое недолгое время из воды торчал только нос «Живучего», потом он быстро погрузился и исчез. Два быстроходных катера бросились к месту взрыва подбирать плававших среди обломков кораблекрушения людей. На одном из катеров кто-то успел сфотографировать место взрыва – торчащий одиноко из воды нос миноносца и вспененное взрывом море.

На мостике «Живучего» ощутили внезапный, страшный удар в подошвы ног, затем странную невесомость тела, и потеря сознания во время полета в воздух вычеркнула, временно, действительность. Соприкосновение с холодной морской водой вернуло сознание к печальному настоящему. Это пережили не все, а только спасшиеся. То, что пережили погибшие – их тайна.

Корабли, не изменив курс, всей своей огромной массой прошли по свежей могиле «Живучего». Да и не могли поступить иначе: мины были справа и слева. Маленький «Живучий» исполнил свой долг.

Отряд вошел на Севастопольский рейд. Немедленно вышел дивизион тральщиков и протралил тщательно фарватер. Было вытралено 8 мин, поставленных на фарватере. На каждой мине четкие и красивые надписи: «Христос воскресе» и «со Светлым праздником».

* * *

Их привезли в Морской корпус в один из дней ранней петербургской осени. На гранит Николаевской набережной и желтые стены Морского корпуса ложились бледные, призрачные отсветы газовых фонарей. Сыро и туманно, но за зеркальными стеклами парадного подъезда было светло и уютно. Из своей квартиры на площадку перед гостиными поднялся директор корпуса, встретил прибывших и провел их в Столовый зал. Было время вечернего чаепития, и весь корпус был в сборе.

Это были два мальчика-юноши, смуглые, неуклюжие, какие-то смешные в своих белых коломянковых рубашках и широких черных штанах. В залитом светом зале, среди массы сидящих за столами кадет и гардемарин в синих голландках, они, как два волчонка, недоверчиво озирались вокруг.

Судьба забросила двух болгарских мальчиков в северную столицу могучего, огромного и богатого государства, которое они привыкли считать своим единственным покровителем. Далеко-далеко где-то остались Балканы, родная Болгария, мятежи, восстания, бедность, страх и вечный гнет. Здесь они должны были учиться, стать военными специалистами, моряками, и вернуться на родину для создания военно-морского флота в уже свободной Болгарии. Так хотел, так и повелел русский Император.

Первые месяцы пребывания в новой среде для Т. и И. были далеко не легкими. Надо было изучить язык, подогнать знания почти по всем предметам и втянуться в жизнь военно-учебного заведения. Способностями они не отличались, но были упорны и усидчивы. Один из них имел более открытый характер, был дружелюбен, сравнительно быстро сдружился с товарищами и стал жить общими интересами. Другой же до конца остался угрюмым, необщительным и сторонился шумной и беспечной жизни кадет и гардемарин.

Шли годы. Отшумела победоносная Балканская война и Болгария стала совершенно свободной страной. В один из воскресных дней перед амвоном в церкви Морского корпуса стояли два молодых человека в форме болгарских морских офицеров. Т. и И., внезапно, раньше срока, произвели в офицеры, и они уезжали в Болгарию. Отслужили молебен, корпусной священник отец Удимов сказал им теплое напутственное слово, все с ними простились дружелюбно, желая полного успеха в предстоящей службе родной стране. Они уехали.

* * *

Весна 1918 года. Севастополь. В Москве, в Кремле, засели творцы «похабного» мира, Ленин и Троцкий. В степях Дона и Кубани разгорался пожар Гражданской войны. Немцы оккупировали беззащитную Малороссию, а в Севастополе бесновался, как одержимый, красный террор. В ужасе, в крови и страхе прошли пасхальные дни 1918 года в несчастном городе. К концу апреля 1918 года немецкие части армии генерала Эйхгорна подошли к самому Севастополю. Доблестное революционное воинство, бросая оружие и награбленное добро, очистило город и бежало. После долгих и драматических разговоров и уговоров большинство действующих судов Черноморского флота под флагом контр-адмирала М. Саблина, сопровождаемые безрезультатным обстрелом немецкой полевой артиллерии с северной стороны бухты, ночью покинули Севастополь. Памятная ночь с 30 апреля на 1 мая 1918 года.

Отставной контр-адмирал германского флота Герман Лорей, командовавший в 1915 году турецким линейным кораблем «Хайредин Барбаросса», а в 1916 и 1917 годах – линейным кораблем «Торгут Рейс» в своем труде «Операции германо-турецких морских сил в 1914–1918 гг.», утверждал, что: «Комиссия по перемирию уже в конце марта 1918 года считала крайне желательную посылку в Одессу „Гебена“, появление которого быстро навело бы порядок. В дальнейшем „Гебен“ явился бы прикрытием наступления армии на Севастополь. Однако 25 марта морской генеральный штаб в Берлине принял решение, что единственный в этот момент боеспособный корабль турецкого флота может быть использован только при самой критической обстановке. В середине апреля армия начала наступление на Севастополь. Предполагалось обезвредить русский Черноморский флот, захватить предполагавшиеся в главном порту богатые запасы и использовать их для военных целей на родине. Согласно Брест-Литовскому мирному договору русские военные корабли надлежало разоружить. Это условие до сих пор не было выполнено. На германской стороне подозревали, что Русский флот со всеми исправными военными и торговыми кораблями отправится в Новороссийск. Чтобы помешать этому намерению, Рейбер-Пашвиц сообщил морскому генеральному штабу в Берлине, что он намерен с „Гебеном“ и „Гамидие“ крейсеровать перед Севастополем и рассматривать все выходящие оттуда корабли в качестве неприятельских.

30 апреля оба корабля вышли в море и в ночь на 1 мая заняли позицию перед Севастополем. Саблин намеревался остаться со всем флотом в Севастополе и там разоружить корабли, если германский главнокомандующий разрешит поднять украинский флаг, показывающий переход флота к дружественной германцам Украинской республике. Депутация, посланная с этим предложением к генералу Кошу в Симферополь, вероятно по недоразумению, не была принята. В связи с этим Саблин, с его точки зрения вполне справедливо, заподозрил немцев в намерении напасть и захватить флот силой, и когда 30 апреля на северной стороне Севастополя показались первые германские войска, он вышел в море с обоими дредноутами, 15 современными эскадренными миноносцами и 10 пароходами и направился под высоким крымским берегом в Новороссийск. Он не отвечал на безрезультатный огонь некоторых германских полевых батарей».

В действительности же ни «Гебен», ни «Гамидие» никаких препятствий переходу судов адмирала Саблина не чинили и если и находились в море, то предпочитали быть за линией видимого горизонта и таким образом уже рассматривать все выходящие из Севастополя корабли в качестве неприятельских. «Гебен» и «Гамидие» вошли на Севастопольский рейд только 2 мая 1918 года «Гебен» имел весьма печальный вид, кренился на один борт и был облеплен кессонами. Медленно прополз он в глубину Северной бухты, где сразу же начались работы по вводу его в сухой док. Перед их приходом, с раннего утра, крыша и балконы гостиницы «Кист» были усыпаны германскими офицерами, с волнением в бинокли осматривающими горизонт моря. Оказалось, боялись, что Саблин встретился с отрядом германских судов и их уничтожит. Русский флот беспрепятственно прибыл в Новороссийск 1 мая 1918 года в 3 часа дня.