– Так лучше, – сказала она. Лицо ее больше не походило на лицо его матери, но глаза внезапно стали голубыми, сверкающими. Виктор зажмурился.

– Так чего ты хотел? – спросила она. Он снова попытался объяснить, что ему требуется, но внезапно запнулся, гнев сдавил ему горло.

– Говори внятно, – потребовала Мюриель, из чашки в ее руке усмехалась челюсть. – Зачем ты назвал мое имя?

Он не мог ответить.

– Двести фунтов. Полагаю, здесь какое-то мошенничество. Раз это ты, то это дело обязательно связано с какой-нибудь аферой. – Старуха подошла к племяннику вплотную, изогнула шею, уставилась снизу вверх. – Что помешало тебе подделать мою подпись?

В самом деле, что? Виктору это не приходило в голову. Он схватил ее за плечи, чтобы оттолкнуть, и Мюриель съежилась от его прикосновения.

– Не вздумай! – выкрикнула она. – Не надо… О нет…

Виктор тут же с ужасом понял, что Мюриель имела в виду. Она боялась, что он ее изнасилует? Ветхая старуха, его одряхлевшая мать, она боялась, что он ее изнасилует, и, несмотря на страх, глаза ее сияли. Она дрожала, напряженная и зачарованная. Вгляделась в его лицо, отвела его руки, неуверенно сделала шаг назад, чашка с искусственной челюстью упала на пол и покатилась по ковру.

Виктор впервые с тех пор, как вошел в дом, вспомнил об оттягивающем карман пистолете. Выхватив его, ударил им Мюриель. Удар пришелся по виску, она зашаталась и пронзительно закричала. Виктор бил снова и снова, будто пил залпом из бездонной чаши гнева, черпая в ней силы. Он чувствовал ее, наслаждался ею, сейчас ему казалось, что это не его рука наносит все более безжалостные удары. Они обрушивались на его мать и на всех женщин, на Полин и на Клару, на Джуди и миссис Гриффитс. Он бил вслепую, полагаясь лишь на гнев, бушевавший в нем как пламя, и, пытаясь заглушить его, все бил и бил, не осознавая, что делает.

Вопли старухи сменились стонами, затем всхлипами, а потом наступила тишина. И только тогда Виктор открыл глаза. Он стоял на коленях, продолжая колотить пистолетом, уже не понимая, куда бьет, лишь ощущая, что плоть поддалась, превратившись в кровавое месиво, покрывая его руки и плечи чем-то теплым. Он покатился по полу, прочь от нее, обе его руки сжимали влажный, скользкий пистолет.

Прежде всего Виктор прикрыл тело. Зрелище было жутким, невыносимым. Схватив потертый старый ковер, лежавший перед электрическим камином, Виктор набросил его на то, что когда-то было Мюриель. Теперь даже нельзя было представить, что это когда-то было человеком. Когда это скрылось из виду, ощущение конца света у него ослабло, он снова стал способен дышать. Но, стоя там, держась за спинку кресла Мюриель, он не мог понять: как это возможно, чтобы люди, совершив убийство, не умирали и не сходили с ума, а продолжали жить, продумывали побег, заметали следы, отрицая, забывая… Заставив себя перестать думать об этом, он выключил электрокамин, закрыл дверь и поднялся на второй этаж.

Когда в зеркале в спальне Мюриель Виктор увидел свое отражение, то невольно вскрикнул. Он знал, что руки у него в крови, и хотел немедленно умыться, но такого не ожидал. Собственный вид испугал его. Он был забрызган кровью, пропитан кровью, словно он весь день провел на бойне. Хлопчатобумажная стеганая куртка и рубашка потемнели от крови, на джинсах расплылось огромное пятно, словно он сам был ранен. Это было так ужасно и невыносимо, что он начал раздеваться, в панике пытаясь расстегнуть рубашку, но не смог – пальцы скользили, и тогда он начал рвать непослушную ткань, пытаясь избавиться от этих пятен, красных потеков, стыда и страха.

Немного придя в себя, он понял, что умыться под краном – пустая затея, и он начал наполнять ванну, стоя на полу на коленях и прижавшись головой к холодной эмали. Он так и не нашел бойлер, нагревающий воду, и вынужден был залезть в холодную воду. Вытираясь тонким грязноватым полотенцем, он подумал, что нужно найти хоть какую-нибудь одежду.

Окровавленная куча тряпья в спальне на полу вновь вызвала у него тошноту. Казалось, там лежит второе мертвое тело. Виктор стал выдвигать ящики комода, находя только женское белье, розовые, растянувшиеся от старости корсеты, коричневые фильдеперсовые чулки и рыжевато-коричневые шелковые, трикотажные панталоны, серые нижние юбки. Собственная нагота была отвратительна ему. Он двигался неуклюже, понимая, что ни разу в жизни не бывал обнаженным дольше минуты-другой, не считая тех часов с Кларой. Мысль о ней заставила его зажмуриться и ухватиться за жесткий край комода.

В спальне Мюриель Виктор так ничего и не нашел. Он оставил комнату, так и не задвинув ящики комода, и пошел по коридору. Оказавшись в той комнате, где старуха хранила деньги, он все-таки обнаружил нижнее белье Сидни – хлопчатобумажные, желтые от старости кальсоны, заштопанные носки и вытянувшуюся майку. Нижний ящик шкафа по-прежнему был до середины заполнен деньгами, в основном фунтовыми купюрами. Он взял их. В следующей спальне его ждали пятифунтовые стопки. Вернувшись в спальню Мюриел, он вывернул наизнанку все ее сумочки.

Виктор натянул себя один из костюмов Сидни, сшитый из светло-коричневого твида, и кремового цвета хлопчатобумажную рубашку, найденную на вешалке, с сохранившимся ценником. Сколько ей лет, сколько времени она провисела в шкафу? Сидни заплатил за нее два фунта девять шиллингов одиннадцать пенсов и три фартинга. Виктор сразу почувствовал себя лучше: чистым, спокойным, будто с новой рубашкой и пиджаком к нему вернулась уверенность. Сейчас ему казалось, что продолжение жизни, какой бы то ни было жизни, было возможно. Подошел к туалетному столику и, открыв шкатулку, обнаружил там бриллиантовое кольцо. Оно лежало поверх золотых цепочек и стеклянных бус. Он сунул кольцо в карман и вернул футляр в ящик туалетного столика. Деньги рассовал по карманам, насколько хватило места. Оглянувшись, он заметил собачку с розовым нейлоновым нутром и расстегнутой молнией. Она смотрела на него мертвыми стеклянными глазами.

Почему бы не забрать из дома все деньги? Вполне можно сделать это сейчас. Из шкафа, где лежал пистолет, Виктор достал небольшой кожаный чемоданчик – он еще помнил, что отец называл такие «атташе-кейсами», – и наполнил его деньгами. Обыскал все спальни, в том числе и последнюю, в которую никогда не заходил. И везде находил деньги: в полиэтиленовой сумке под подушкой, две десятки под основанием настольной лампы, пачку пятерок в старой, давно не топленной печке. Деньги едва уместились в чемоданчик, и Виктор с трудом его запер.

В доме стало заметно темнее. Это настолько не походило на дневной полумрак, что Виктор решил, что забыл о времени, и подумал, что наступил вечер. Взглянул на свои часы и увидел, что еще нет трех. Он был в доме меньше часа.

Снаружи хлестал дождь, частый сверкающий дождь, прямой, будто стеклянные отвесы. Виктор спустился и уже внизу заметил, что оставил кровавые следы на ковровой дорожке, на верхних ступенях они становились едва различимыми. Дождь начисто смоет с его туфель грязь, очистит светлую кожу от этих темных брызг.

Тяжелая вешалка была завалена старыми плащами и куртками, одно одеяние громоздилось на другое. Насколько Виктору помнилось, так было всегда. Среди вороха тряпья Виктор обнаружил несколько зонтиков. Но, попытавшись достать один из них, случайно задел пальто и тут же оказался под ворохом никому не нужных тряпок. Он вытащил из этой груды мужской плащ, видимо, принадлежавший Сидни и оставленный на вешалке, когда был снят в последний раз лет десять назад. Плащ был военного покроя, черный, блестящий, из пластика или прорезиненной ткани, и Виктор выбрал его, потому что он был совершенно непромокаемым. Надел плащ и застегнул пояс. Он был длинноват, но Виктор решил, что ничего лучше здесь не найти.