- то мне было не так больно узнать это ТАКИМ образом! Я была бы готова. Вижу, как в глазах Волкова появляется понимание, но опускаю взгляд на колени. Слишком я расстроена, а он слишком горд. Сейчас из нашего разговора не выйдет ничего путного! Господи! Как хочу скорее домой, подальше от всего этого!

– А ну, разошлись! - зычный голос Игната Савельевича где-то неподалёку очень похож на рев разъяренного льва. Льва, чей прайд посмели потревожить. - Устроили здесь балаган! Всех уволят, до одного!

Пара секунд и дедушка Димы уже стоит возле автомобиля. Машинально удивляюсь его прыти для столь почтенного возраста.

– Димка, что встал, как истукан? - злится Игнат. - Давид, Макс займитесь им, - отдает распоряжения генерал Волков Садулаевым, которые тут же встают по обе стороны от Димы.

Дима складывает руки на груди и, кажется, собирается возразить. Зеленые глаза молнии мечут.

– Я Аленушку отвезу, а вы пока пыл остудите, – с долей снобизма дедушка бурчит в сторону Димы. - Этому я тебя учил? – сверкает глазами генерал Волков на внука. - Тайны от жены плести? Ай! – машет рукой. - Ну-ка, подвинься, милая. Поедем домой, покумекаем.

– Раньше, чем через час, чтоб и не думал ворочаться! – по-стариковски сердито использует Игнат Савельевич странное слово, испепеляя внука взглядом.

– Дед, послушай!

– Отставить! Слушать должна была Алена, – обрывает едко генерал, внука, - и до того, как ты ей сделал предложение!

Дима молчит.

Сказать нечего. От того еще горше.

Машина трогается.

Оборачиваюсь, глядя в заднее окно автомобиля взглядом человека, только что потерявшего свой дом. Дима идет быстрым шагом за машиной, переходя на бег. В сердце что-то скребется, будто бабочка со сломанным крылом, которая пытается бороться, не сдается, хоть и ранена смертельно.

Он что собирается нас догонять?!

Но его догоняет Давид и кладет руку на плечо. Что-то говорит, подкрепляя свои слова оживленной жестикуляцией. А у меня все внутри распадается от боли и пережитого унижения.

ОНИ ВСЕ слышали и видели мой позор.

И дело, конечно же, не в том, что Дима был женат.

Он не виноват в том, что я жила в семье «наркоманов». Душа ноет, трепещет, рыдает. Как жаль, что мое сердце не антиударное! Не сдержавшись, жалобно всхлипываю, но тут же подняв глаза на Игната Савельевича, с силой зажимаю рот. Проклятые слезы душат. Жмурюсь так, чтобы ни одна капля не вырвалась, но они текут будто сквозь веки. Теплые уютные объятия окутывают меня ароматом дорого табака, и я слышу полный сочувствия голос:

- Будет тебе, девочка, – ласковая рука проходится по моим распущенным волосам, приглаживая пряди. - Все наладиться — вот увидишь. И это пройдет.

Глава 49

Глава 49

Алена

Тяжело вздохнув, убираю от виска прилипшую из-за слез прядь волос.

Больше не хочется бороться с горечью произошедшего.

Гораздо проще забыться в забвении ее объятий. Будто произошло перенасыщение. Я уже не чувствую толком ничего, кроме тупой усталости. Будто уже привыкла к тому, что в моей жизни слишком много потрясений. Не удивительно, что консьерж посмотрел на меня так, будто мне необходимо сочувствие всего мира. Бледная, с искусанными губами, с черными безобразными подтеками туши под глазами.

Разбитая и униженная…

Отхожу от зеркала, срывая фату, низко прикреплённую сзади к волосам. Она так же, как и мои мечты, летит к ногам, словно в замедленной съемке расплываясь тонкой паутиной надежд. Надежды быть принятой в обществе, к которому не имею никакого отношения ни по праву рождения, ни по…

– Хорошо стало, - голос Игната Савельевича прорывается сквозь толщу фантомных отголосков боли. - В том году одна бетонная коробка была с голыми стенами. Замираю сконфуженно, не сразу понимая, о чем он, но, когда замечаю, как дедушка Димы смотрит на цветок в горшке, все становится на свои места.

Волков старший подходит к цветку в горшке и усмехается. Что-то в его мимике есть такое - неуловимо знакомое и родное. Печаль сжимает горло. Очень уж они с Димой похожи.

— Это я его принес, - делится заговорщически Игнат Савельевич, подмигивая. - Пока Димка был в рейсе, тут прям у окна и оставил, - кивает головой на зеленое цветущее растение, - чтоб хоть что-то живое здесь корни пустило, а то тоска полная, - поглаживает задумчиво волевой подбородок.

– Надо же, сберег, – качает головой, будто удивляясь поступку внука. – Думал, избавится.

– Он его поливает, - безэмоционально откликаюсь, комкая в пальцах одну из влажных салфеток, пропитанную ароматом ромашки, и зачем-то добавляю, – почти каждый день. – Не стесняйся, девочка, своих слез, – заметив, как я пытаюсь украдкой убрать остатки следов от туши, успокаивает дедушка. - Наша жизнь и есть эмоции. Я вот бы многое отдал, чтобы слезу пустить - так нет их. Проклятые все выплакал, когда жену хоронил.

Прячу покрасневшие заплаканные глаза от внимательного взгляда Игната Савельевича.

– Я, наверное, выгляжу ужасно, – машинально подношу салфетку к глазам, чтобы убрать оставшиеся черные разводы.

— Все это второстепенно, - машет он рукой. - Можно устать практически от всего, даже от совершенства, если его становится слишком много. Лучше искренности и естественности в этой жизни я еще не встречал ничего, Аленушка.

Савелий Игнатьевич проходит к окну и складывает могучие руки за спиной. Надо же, в возрасте, а руки такие крепкие, будто каждый день паруса вручную поднимает. С того места, где я стою, очень хорошо видно его гордый профиль. Смотрит слегка сощурившись, разглядывая представшие его взгляду красивые виды. Ноги широко расставлены, словно равновесие на штормовом море держит. Будто моряк на палубе возле штурвала в бескрайнюю синь вглядывается.

– Раньше комнатушки были маленькие - развернутся негде, а приходишь вечером с работы и сердце радуется, – отодвинув тяжелую портьеру в сторону, дедушка Димы добавляет с теплотой в голосе. - Дом. Уют. А сейчас хоромы, а души в них никакой нет. Глухо.

Он слегка оборачивается ко мне, и я отчетливо вижу тоску в его взгляде.

— Уже двадцать лет, как нет рядом со мной