Выдохнула, отряхнула платье и вышла из комнаты, затем с деланной бодростью спустилась по ступенькам обратно вниз.

Эллен расположилась на диване у камина, возле ее ног улеглась мелкая собачонка, а в руках она держала неизменное вязание. По телевизору шел какой-то фильм на французском без дубляжа.

– Я…согласна. Хочу учиться языкам, манерам. Всему, что умеете вы.

Она даже не отвела взгляда от маленьких, тонких спиц.

– Экселант. Вы не так глупы, как показалось на первый взгляд. И давайте начнем с того, что вы пойдете и переоденетесь в наряд, на котором висит бумажная бирка с буквой «у». Это вам приготовили на утро. После обеда вы смените гардероб, а вечером наденете вечерний.

– Но.. – я усмехнулась, – меня никто не видит. Какая разница в чем быть утром, днем и вечером и в чем идти спать.

Она стучит спицами и уютней устраивается на диване. Сейчас она похожа мне на сиамскую кошку, такую же изящную, но расслабленную и пригревшуюся у камина.

– Вы ошибаетесь, милая. Прежде всего себя видите вы. И становитесь именно такой, какой вас помнят ваши глаза. А ночью нужно спать голой. Мой вам совет. Любые перемены в жизни нужно начинать с себя. Не меняетесь вы – не меняется ничего вокруг.

Я коротко кивнула и ушла в комнату, когда вернулась вниз, Эллен ждала меня с чашкой чая с молоком и тетрадью. Она положила ее мне на колени и грациозно прошлась по комнате, покачивая стройными бедрами, затянутыми в атласную ткань длинной юбки. Она всегда одевалась настолько безупречно и элегантно, что мне тут же казалось, что на мне надет дырявый мешок, а сама я только что вылезла из подворотни.

– Здесь вы запишите все свои недостатки, которые есть в вас на ваш взгляд. Если чего-то не хватит, я добавлю…

Желание швырнуть тетрадку ей в надменное лицо было жестоко подавлено желанием превзойти ее же саму. Научиться, заткнуть за пояс, показать ей, кто здесь деревенщина. Не может быть, чтобы я не смогла. Я должна…иначе просто не выживу.

И, подавив протест, принялась писать собственные недостатки… Их оказалось так много, что я кусала от злости губы, а Эллен все дополняла их и дополняла. Заставляя меня краснеть, покрываться пятнами от злости.

– Если будете послушной ученицей, то мы вычеркнем абсолютно все пункты. Но самое главное – научиться самообладанию. Ни одной ненужной эмоции. Держать себя в руках. Вот что нужно уметь прежде всего. А вы…сплошной комок нервов. Истеричка.

Как же хотелось ей ответить, но я прикусила язык.

У меня совершенно иные планы. Я хочу быть прилежной ученицей, чтобы вырваться из этого ада и стать свободной…но не оказаться на вокзале, как в прошлый раз, а стать человеком. Стать кем-то другим…

Наверное, именно так думает зависимый наркоман, когда попадает на реабилитацию и начинает свой чистый путь. Он надеется, что все в его руках, что он владеет ситуацией, что у него все под контролем. Он даже не подозревает, что уже давно не принадлежит сам себе…и наркотик стал его полновластным хозяином. Как и я не подозревала, насколько подсела на Айсберга. Насколько стала зависима от него и не только в финансовом плане. Хуже. Я стала зависима от него физически, эмоционально, всеми своими нервами. И ничто этого уже не могло изменить…даже понимание и осознание насколько страшное он чудовище.

Впервые он не приезжал ко мне настолько долго. Три недели. Вначале я искренне радовалась его отсутствию. Выполняла задания Эллен, настойчиво следовала распорядку дня. К концу первой недели я выучила около ста слов по-французски, нотную грамоту, выучила, как правильно раскладывать столовые приборы и использовать по назначению, сочетания оттенков голубого и разницу между утренним, дневным и вечерним гардеробом. К концу второй я писала первые предложения на «языке любви», ходила с книгой на голове так, чтобы она не упала, танцевала вальс с плюшевым медведем, выучила все сочетания красного, и сама выбирала себе одежду. За ошибки Эллен снимала мне баллы. И мы начинали курс с самого начала. За что я ее ненавидела смертным боем и про себя называла «сухой и холодной рыбиной».

К концу первой недели…я поймала себя на том, что стою у окна и смотрю на ворота, проводя пальцем по холодному стеклу. Середина декабря. Вместо волшебства – серая грязь, голые деревья, вороны на ветках сиротливо каркают вдогонку шуршащему ветру и мокрому снегу. И сплошное одиночество. Мне холодно даже изнутри. Я работаю… а холод не исчезает. И мне уже кажется, что отогреть меня может только ОН.

Я вдруг поняла, что мне его не хватает... Да, мне не хватает этого жуткого человека, не хватает его холодных глаз, его безжалостно властных рук, приказов, издевательского и насмешливого тона и…его такой скупой и редкой улыбки. Со мной что-то не так. Я поломанная, неправильная, сделанная из какого-то другого теста. Люди закидают меня камнями и будут правы. Я ведь не могу тосковать по нему. Это…какое-то страшное наказание. Я должна радоваться, что его нет. Но с каждым днем становилось все тоскливей, все мрачнее на душе. Заброшенная кукла. Что может быть более жалким, чем осознание, что тобой наигрались. И страх, что это конец…и там, за чертой этого конца сплошная неизвестность, где смерть, возможно, не самое худшее, что со мной может произойти.

Запомните, самое ценное, что человек может вам подарить – это свое время. Ни подарки, ни деньги, ничто не сравнится с подаренным временем, потому что вместе с ним человек вам дарит себя самого, кусок своей жизни, и это бесценно.

Моя жизнь принадлежала Айсбергу… а у меня не было ничего кроме его прошлых визитов, которые я вдруг начала вспоминать все чаще и чаще. И ощущать, как будто у меня что-то отняли. А еще и ненавидеть себя за это…за то, что скучаю по человеку-чудовищу, по убийце, по манипулятору, по холодному и безразличному куску льда.

Но, наверное, у меня просто больше никого кроме него не было… И все мои чувства, пережитые эмоции, опыт. Все было связано только с ним. Пусть назовут это каким угодно синдромом, но это правда. У меня нет никого ближе Айсберга.

А еще любовь, настолько гнилая, настолько слабохарактерная и слепая…она предпочитает забывать о плохом, стирает память, подсовывает лживо-прекрасные картинки счастья. Чтобы отравить ваше существование еще сильнее. К концу второй недели я не просто его ждала, я вздрагивала от каждого шороха и подбегала к окну каждый раз. Когда мимо усадьбы проезжала машина. И Эллен, не отрываясь от своего вязания, негромко произнесла, когда я в очередной раз вспорхнула и подлетела к окну:

– Сгубить себя легко и свет небес не видеть…

Что ж это: зло старается любить,

Или любовь мечтает ненавидеть?

*1

Кажется, она сказала это себе… Но тогда я ее не поняла. Я очень многого еще не понимала. Я взрослела. Скачкообразно. Мучительно и больно взрослела. Шла босыми ногами по осколкам разбитых розовых очков и еще не понимала, что это только начало пути.

Через три недели мне казалось, что прошла вечность, что он никогда больше не приедет. Я с замиранием сердца ждала каждый раз, что меня вышвырнут на улицу. Вот сейчас зайдет Гройсман и новый охранник, и меня выбросят где-то за чертой города в грязь вместе с тем чемоданом. Но этого не происходило. Ничего не менялось, и ожидание начало сводить с ума. Очередная пытка, придуманная умелым кукловодом. Как же хорошо он знал психологию. Как тонко и безошибочно дергал за ниточки, которыми прошил мое маленькое и глупое сердце.