Это был Колизей, словно перенесенный из Древнего Рима. Но, как и в любой машине времени, существование которой никогда не отрицалось, хотя и не признавалось официально, процесс переноса не прошел гладко, что естественно, ведь пролетели сотни лет, изменились исторические, социальные, культурные и прочие реалии, да что там говорить — изменился и сам homo sapiens.

Перемещаясь во времени и пространстве, древнеримский Колизей не мог не испытать на себе всех этих пертурбаций. Скользя по волнам времени, он уменьшался в размерах, менял чертежи, материалы и планировку, пока не оказался здесь и сейчас, в историко-культурных реалиях Клоповника — со всеми вытекающими последствиями. Но перед этим, разумеется, ему пришлось пройти стадию “чистой идеи”, когда он существовал в сознании Тарана и более нигде.

Словно почувствовав, что волк думает о его (ни в коей мере не скромной) персоне, Хэнк подал голос:

— Ну-ка, парень, покажи им. Давай.

Курт недовольно поморщился, но усилием воли сдержался. В другой раз он послал бы безволосого подальше… А сейчас, похоже, выбирать особо не приходилось.

И все же Курт проворчал себе что-то под нос, чтобы послушание не казалось слишком поспешным.

— А затем присел, мощно оттолкнулся ногами от земли и взмыл в воздух. На лету он успел перекувыркнуться через голову — изумленные лица безволосых мелькнули смазанными пятнами, — а затем приземлился на самую верхушку металлического Колизея. Ширина оного сооружения составляла не менее семи-восьми метров. Поэтому прыжок волка, совершенный практически с места, да еще и на “холодные” мышцы, просто не мог не произвести должного впечатления.

(Курт мог бы клясться сколько угодно, что ему на это наплевать, однако в глубине души он чувствовал актерский кураж.) Так и случилось. Двое-трое бородачей хлопнули в ладоши.

Таран огляделся — на покрытом шрамами лице сияла довольная ухмылка. Купленный жеребец впервые стукнул копытцем, что тут же обрисовало под кожей могучие мышцы.

Курт стоял на “крыше” допотопного Колизея, расслабленно опустив руки. Отсюда весь двор был виден как на ладони. Безволосые стояли, разглядывая волчий силуэт. Курт не уставал шарить затравленным взглядом по сторонам. Он рассчитывал обнаружить хоть что-нибудь, за что можно было бы уцепиться и выскочить — за стены, на волю…

Таран, все так же улыбаясь, проговорил:

— Добро пожаловать в Яму!

Вздрогнув, волк поглядел себе под ноги. Где-то далеко внизу простирался усыпанный песком пол. Вот, оказывается, как называлось это место. Вот, наверное, для чего оно предназначалось — это была выгребная яма Клоповника, в которой оказывались те, кто не умел ничего другого, кроме как убивать себе подобных. Хотя, возможно, они попали сюда и не по своей воле — нетрудно было заметить, что бородатые личности, хотя и походили на подонков, значительно уступали в этом почитателям “безрукавочной” моды.

Даже у такого дна, как Клоповник, имелась своя Яма.

И Курт — эта мысль вспыхнула молнией — оказался в ней и над нею одновременно. Если даже это было знамение, Курт не особенно заинтересовался его смыслом.

Возвышаясь над двором, он обозревал Яму, окрестности, а также обитателей всех этих мест.

А Хэнк Таран тем временем вещал на героико-романтические темы:

“…под этим куполом сходились в смертных схватках величайшие бойцы нашего времени. Сталь звенела о сталь, покуда ее звон не прерывал другой звук — глухой и влажный, когда клинок вонзался в живую плоть…

Под этим куполом звучали ликующие крики победителей, вопли же умирающих заглушал грохот аплодисментов…”

Курт присмотрелся, однако не заметил на ровном полу Ямы ни малейшего намека на упомянутые события. Впрочем, было бы глупо ожидать, что песок могли устилать выбеленные временем кости. Они мешали бы бойцам нормально передвигаться по арене, и, чего доброго, исход поединка склонился бы далеко не в нужную сторону. Что касалось пролитой крови, то ее, вероятно, засыпали песком. Откуда его брали — такой желтый и чистый — можно было только догадываться.

“…кардинальное отличие от нашего, как ты изволил выразиться, тотализатора, состоит в том, что в Яме гладиаторы убивают друг друга по-настоящему. Они не бьют друг другу морды (хотя такое тоже бывает) и не довольствуются первой кровью… Они стоят до последнего. Тот, кто останется жив — победил. Другого не дано…”

Слушая этот монолог, волк поднял голову к небу. Теперь понятно, отчего над двором протянулась маскировочная сетка. Тут, под этим самым куполом, регулярно совершались ритуальные убийства. Это и впрямь был ритуал — мужчины сходились в поединке, вооруженные примитивным холодным оружием, которое, в отличие от пистолета, не давало ни одному никаких преимуществ. Все зависело от силы и степени умения, если не мастерства…

Еще Курт решил, что исход такого поединка возможно предсказать, хотя и с трудом, но вряд ли можно ПОДСТРОИТЬ. Данное предположение основывалось на той простой предпосылке, что очень непросто всучить деньги боксеру за то, чтобы он лег на ринге навсегда — без какой-либо надежды продолжить не только профессиональную карьеру, но и вообще дальнейшую жизнь. Именно поэтому Таран не кривил душой, когда вещал о высшей справедливости, которая решит исход поединка…

Здесь все было по-честному.

Волк понял, что испытания (включавшие как подготовку, так и непосредственно поединки) предстоят ему нешуточные. Однако, если Хэнк намеревался выставлять своего узника против другого гладиатора один на один, то предсказать исход поединка можно было уже сейчас. Против настоящего волка не устоит никто.

Стоило только подумать об этом, как предстоящие испытания окрасились в самые мрачные тона. Ясно — Курту станут подбирать либо каких-то совсем уж невообразимых противников, либо драться ему придется сразу с несколькими.

Суть была в ставках. Шансы должны быть равны, иначе где интерес? Если все выиграют, но никто не проиграет, самому выигрышу тоже неоткуда взяться…

“…тебе, волчонок, предстоит присоединиться к этому славному братству. Пока ты не в силах осознать, сколь высока эта честь, однако со временем ты научишься ценить происходящее, проникнешься им всей душой. Потом, может быть, еще “спасибо” мне скажешь”.

Курт уставился на безволосого, не веря собственным ушам.

Вот, оказывается, что же такое честь, — убивать на потеху озверевшей толпе, которая в придачу рассчитывает извлечь выгоду из всего этого фарса. Но и этого мало — ему предлагали поверить, будто в конечном итоге это придется ему по душе! Нет, ну каков же наглец этот Таран. Вряд ли он говорит это по глупости — он непохож на дурака. Вполне возможно, что он отнюдь не впервые произносил эти слова. Не исключено, он вещает перед каждым “рекрутом”, и старожилы (тут, над Ямой, это слово наполнялось новым смыслом) уже устали слушать этот бред.

Как бы там ни было, Курт буравил взглядом своего тюремщика, чувствуя, как ярость концентрируется вокруг него, ерошит шерсть электричеством.