Я наблюдал, как томится завистью Лют и ждёт подходящего момента, чтобы и его талант смог в полной мере раскрыться на благо племени. Признаюсь, моё ожидание не было нарочным. Я пытался вспомнить то, что толком и не знал никогда, – как устроен ткацкий станок. Осталась в памяти из прошлой жизни картинка: иду по анфиладе музейных залов, за стеклом восточные костюмы, прялки и будто ткацкие станки… Образ из двух рогулек с поперечной балочкой вспомнил и рисовал на прибрежном песке для себя не раз. И вроде всё несложным виделось: два столба, врытые в землю, от поперечной балки над ними книзу тянулись нити с грузами. А поперечные нити – уток вплетались вручную. Стояла перед глазами уже законченная картинка: с палкой, расположенной горизонтально между вертикальными рядами нитей, с помощью которой легко поднимался вверх и прижимался к основе горизонтальный ряд, ещё это примитивное устройство разделяло вертикальные нити. Я решил попробовать воплотить задумку в жизнь…

Близился вечер. Всё кругом жило, распространяя запахи цветения. В прозрачно-сумрачном воздухе, колыхаясь и обгоняя друг друга, неслись вдали белые пушинки ив и осин – неслись без конца, словно желая заполнить своими семенами весь мир. Лёгкие порывы ветра доносили запах пшеницы и лесной сырости. Над посёлком витали ароматы жареного мяса и хлеба, слышались женские голоса и детский крик. Я решил присоединиться к соплеменникам и пошёл к племенному костру.

Лют был уже там. Строгал, как обычно, что-то, но уже бронзовым ножом. Я присел рядом и, признаюсь, когда рассмотрел, чем именно он занят, удивился. Лют вырезал на деревянной палке, которая вполне могла превратиться в рукоять топора или мотыги, какой-то рисунок. В моей прошлой-будущей жизни сказали бы – абстрактный: чёрточки, линии, точки, зигзаги…

– Лют, – тихо позвал я его.

Он перестал резать и вопросительно посмотрел на меня.

– Помнишь, как Тиба из травы плела для нас лёгкую одежду?

– Конечно, Лоло! Ты решил проверить, не прогневил ли я духов? – рассмеялся он и закашлялся.

«Да уж… Не всегда проблемы с памятью сопутствуют нашим последним годам в земной жизни, а вот болезни – как правило», – подумал, но ничего об этом мастеру не сказал. Когда Лют справился с удушающим приступом, я заговорил снова:

– Представь, что сможешь сделать из дерева инструмент для Тиба, с помощью которого она сможет плести из травы шкуры.

Как объяснить по-другому, тогда я не придумал, но телепатия или развитое воображение, присущее моим соплеменникам, снова замечательно проявили себя: Лим закивал. Я молчал, давая ему время для полноты осмысления услышанного.

– Покажи! – Он встал, выражая готовность увидеть что-то новое и тайное.

– Иди за мной! – ответил я, поднимаясь.

У входа в моё жилище сказал ему подождать. Взяв из корзины моток шерстяной нитки, вышел к нему, и мы пошли к реке. Люту, конечно, не терпелось рассмотреть, что у меня в руке, но он сдерживался, хоть и толкал время от времени меня в спину, пытаясь заглянуть через плечо и увидеть, что я прижимаю к груди.

Вода, отражавшая небо, напоминала бездонную синюю пропасть с застывшими в ней белыми кучевыми облаками, если смотреть в одну точку и не видеть берегов. У реки я замер, вглядываясь в воду, восстанавливая в мыслях образ вертикального ткацкого станка. Присев у самой воды, стал рисовать пальцем на мокром песке…

– Это, Лют, шерстяная нить, – показал я мастеру моток и наконец передал ему клубок в руки. – Долгими холодными вечерами мы с Утаре пряли эту нить из шерсти коз, – пояснил я, ответив на невысказанный вопрос соплеменника.

Он щупал волокна, скручивал их пальцами, попытался растянуть и, порвав, попробовал нить на вкус. Потом, будто потеряв интерес, вернул моток мне и стал разглядывать, что я нарисовал на песке.

– Покажи! – Лют ткнул указательным пальцем в рисунок.

Около получаса я пытался показать, как вижу процесс построения станка и его работу. Рисовал на песке наконечник для протяжки горизонтальной нити и гребень для подбивки и выравнивания полотна. Когда моё вдохновение исчерпалось и я замолчал, Лют кивнул.

– Сделаешь? – спросил я.

– Буду, – снова кивнул Лют и в задумчивости направился к своему жилищу.

Я смотрел ему вслед и внутренне усмехался. «„Покажи“ и „буду“ – немногословие моих соплеменников отнюдь не означало, что дело не будет сделано! И Тиба обязательно поймёт, что к чему в том приспособлении, что сделает Лют. Но ей лучше показать уже готовое изделие», – размышлял я тогда, хоть и терзали меня сомнения. Всякие…

Вспомнилось, как в начале нулевых в прошлом-будущем сын-бизнесмен дал разрешение установить в своём офисе кофе-автомат. Ну и назначил паренька на испытательный срок, уж и не припомню сейчас, кем именно он должен был работать у сына, типа ответственным за размен купюр на монеты. Прошёл с того момента день или два, и тот паренёк пришёл к сыну просить мелочь, мол, монеты закончились. Сын позвал секретаря, дал ей ключ от автомата, а когда та принесла банку с монетами, выяснилось, что купюр на обмен у того парня и нет. Сын, естественно, ждал, что тот вот-вот достанет кассу и отдаст в обмен на монеты. А парнишка смотрел, хлопал ресницами, не понимая, чего от него хочет босс. Мы (я и моя жена) тоже не сразу поняли, когда сын рассказывал нам эту историю, что сотрудник тот решил, будто фирма таким образом предоставила ему что-то вроде социального пакета. Не мудрствуя лукаво, он «прокофеманил» весь разменный фонд. Тогда я надеялся, что «буду», сказанное Лютом, всё же понял правильно. Хе-хе…

Снова посмотрев на воду реки, увидел, что голубое наваждение исчезло, пропало чудесное ощущение подвешенности в центре необъятного шара: небо уже не отражалось в ставшей серой воде. Солнце скрылось за горизонтом, но ещё светило, и воздух загудел от вибрации тысяч крылышек мошкары. Захотелось скорее перебраться к весело стреляющему искрами костру, но не потому, что замёрз, а для защиты от поднявшегося с травы гнуса…

Быстро пролетали дни, опушённые беловатым пухом, когда жаворонки с утра до вечера висели в воздухе над посёлком, мелькали разноцветные бабочки и выползали на свет божие коровки и разные букашки, жужжали шмели, когда в воде движение, на земле шум, в воздухе трепет. Погода переменилась, зарядили дожди. Правда, Люта они не остановили. Мастер творил под крышей сенника, а я, поглядывая на скудные запасы шерстяных ниток, раздумывал о новых источниках сырья для ткацкого производства. Крапива, крапива, и только она! Как-то больше ничего в голову не приходило. Думал, конечно, и о льне, и о хлопке, но сколько ни говори «халва» – во рту слаще не станет.

«Кудель из крапивы…»

Когда я решился попробовать, не знал, сколько «велосипедов» мне предстоит изобрести. Не стану утомлять пересказом моих изысканий, скажу лишь, что если рвать крапиву у корня, где нет листьев, и снизу вверх по стволу срывать их, зажав в ладони, то крапива не жалит, только руки красит. Настоящая, тонкая, как шёлк, кудель получилась из сердцевины. И годился для этого не весь крапивный ствол, а те части, что между почками – уплотнениями на стволе. Мои соплеменницы-озерянки, правда, освоили витьё верёвок и из других волокон, которые получались у нас в процессе экспериментов, – крапивной шкурки. Позже женщины под руководством Утаре научились и прядению кудели. Пришлось тогда отвлечь Люта от основной работы. Потребовались гребни для вычёсывания высушенных крапивных волокон. Сам я тоже не бездельничал – лепил и обжигал грузики.