— Если бы у нас была еще пара тысяч голосов, лейбористам пришлось бы идти по лезвию бритвы. Нет худа без добра.

Джин Баркер. Жена мелкого партийного чиновника. Тридцать четыре года. Маленькая, темненькая, пухленькая. Довольно некрасивая. Муж относится к ней снисходительно. На ее лице постоянно выражение напряженной добродушной любознательности. Ходит и собирает партийные взносы. Прирожденная говорунья, говорит без умолку, но являет собой весьма интересный тип болтуна — она никогда не знает, что скажет, до тех самых пор, пока слова уже не сорвались с ее губ, поэтому Джин то и дело вспыхивает, резко обрывает саму себя на полуслове, поясняет, что она имела в виду, или же нервно смеется. Или же останавливается посреди предложения, изумленно хмурится и словно говорит: «Но конечно же, я так не думаю?» Поэтому, когда она говорит, у нее такой вид, будто она слушает. Джин начала писать роман и жалуется, что ей не хватает времени, чтобы его закончить. Я ни разу не встречала ни одного члена партии, который бы не написал, не писал или же не собирался бы написать роман, рассказ или пьесу. Я нахожу это обстоятельство совершенно экстраординарным, хотя и не понимаю, в чем тут причина. Из-за присущего Джин «словесного недержания», которое или шокирует людей, или вызывает у них смех, она постепенно превращается в клоуна, или же — в штатного юмориста. У нее полностью отсутствует чувство юмора. Но когда Джин слышит что-то, что она только что произнесла сама и что у нее же самой вызывает удивление, она из опыта знает, что люди или рассмеются, или расстроятся, поэтому она смеется сама, нервно и удивленно, а потом поспешно продолжает свой рассказ. У нее трое детей. И она, и ее муж имеют немалые амбиции, связанные с будущим детей, они следят за тем, чтобы дети хорошо учились в школе, чтобы потом они смогли получить стипендии для продолжения образования. Дома детям тщательно разъясняют особенности политического курса партии, рассказывают о положении в России, и так далее. С незнакомцами дети занимают оборонительную позицию, держатся замкнуто, как это делают люди, понимающие, что они — в меньшинстве. Общаясь с коммунистами, ребятишки хвастливо демонстрируют свое партийное ноу-хау, а родители в это время горделиво ими любуются.

Джин работает администратором в столовой. Длинные многочасовые смены. Содержит дом, детей и саму себя в безупречном порядке. Секретарь местного отделения партии. Она собой недовольна.

— Я делаю недостаточно, я имею в виду — одной партии мало, мне это надоедает, бумажная работа, как в офисе, это ничего не дает.

Нервно смеется.

— Джордж — (ее муж) — говорит, что это неправильный подход, но я не понимаю, почему я всегда должна себя ограничивать. Я имею в виду, ведь они часто не правы, да?

Смеется.

— Я решила для разнообразия заняться чем-то стоящим.

Смеется.

— Я имею в виду, чем-то другим. В конце концов, даже наши вожди говорят о сектантстве, разве нет… ну, конечно, именно вожди должны быть первыми, кто заговорит об этом вслух…

Смеется.

— Хотя, похоже, так происходит не всегда… в любом случае, я решила для разнообразия заняться чем-нибудь полезным.

Смеется.

— Я имею в виду, чем-нибудь другим. И вот теперь по субботам я занимаюсь с классом умственно отсталых детей. Я же, вы знаете, раньше была учительницей. Я их учу. Нет, это не дети членов партии, просто обычные ребятишки.

Смеется.

— Их пятнадцать человек. Нелегкая работа. Джордж говорит, что лучше бы мне заняться подготовкой новых членов партии, но мне захотелось сделать что-нибудь по-настоящему полезное…

И так далее.

В значительной степени коммунистическая партия состоит из людей, которых политика не особенно интересует, но они испытывают мощную потребность в служении обществу. И еще есть одинокие, для которых партия — это семья. Поэт по имени Пол, напившись на прошлой неделе, сказал, что партия ему противна, что его от нее тошнит, но он вступил в нее в 1935 году, и если он выйдет оттуда, то он уйдет «из всей своей жизни».

ЖЕЛТАЯ ТЕТРАДЬ

Желтая тетрадь выглядела как рукопись романа, потому что она называлась «Тень третьей». Она, безусловно, и начиналась как роман.

Джулия громко прокричала снизу:

— Элла, разве ты не идешь на вечеринку? Тебе ванная нужна? Если нет, тогда я займу!

Элла ей не ответила. С одной стороны, она в этот момент сидела на краю кровати своего сына и ждала, пока тот заснет. С другой стороны, она решила не ходить на вечеринку, и ей не хотелось вступать в спор с Джулией. Вскоре она сделала осторожное движение, собираясь встать, но Майкл тут же широко распахнул глаза и спросил:

— Какая вечеринка? Ты туда пойдешь?

— Нет, — сказала она, — давай спи.

Глаза мальчика сами собой плотно захлопнулись, ресницы вздрогнули и замерли. Даже когда он спал, было видно, что это сильный, широкоплечий крепыш. Майклу было четыре года. В приглушенном свете его песочного цвета волосы, его ресницы, даже маленький пушок на оголившейся руке отливали золотом. Стояло лето, и кожа его была загорелой и слегка поблескивала. Элла медленно погасила везде свет — и подождала; подошла к двери — и подождала; выскользнула из комнаты — и подождала. Ни звука. Джулия быстро взбежала вверх по ступенькам, спрашивая на ходу в своей веселой и беспечной манере:

— Ну? Так ты идешь?

— Ш-ш-ш, Майкл только что заснул.

Джулия понизила голос:

— Иди и прими ванну сейчас. Я хочу спокойно там побарахтаться, когда ты уйдешь.

— Но я же сказала, что никуда не иду, — ответила Элла, несколько раздраженно.

— А почему нет? — сказала Джулия, переходя в большую комнату.

На втором этаже было две комнаты и кухня, все помещения — довольно маленькие, с низкими потолками, поскольку находились они под самой крышей. Этот дом принадлежал Джулии, и Элла жил здесь вместе со своим сыном Майклом, занимая три этих помещения. В той комнате, что была чуть больше, в нише стояла кровать, еще там были книги, висело несколько эстампов. Комната была яркой и светлой, довольно обычной, или, скорее, безликой. Элла не пыталась переменить ее согласно своему вкусу. Ее что-то останавливало: это бы дом Джулии, мебель Джулии; область ее собственного вкуса простиралась где-то в будущем. Примерно таковы были ее чувства. Но ей нравилось здесь жить, и пока она не собиралась покидать этот дом. Элла последовала за Джулией и объяснила ей:

— Мне не хочется.

— Тебе никогда не хочется, — сказала Джулия.

Она сидела, поджав ноги, в кресле, которое было слишком большим для этой комнаты, и курила. Джулия была пухленькой, невысокой, энергичной, полной жизненных сил еврейкой. Она была актрисой. Ее артистическая карьера так и не сложилась. Она, соответственно, играла небольшие роли. Роли эти, как она жаловалась, были двух видов: «Типовые пролетарские комические и типовые пролетарские патетические». Недавно она начала подрабатывать на телевидении. Джулия испытывала чувство глубокой неудовлетворенности.