Старик закончил и теперь гневно поглядывал на сыновей.

— Как ты хочешь, чтобы мы их судили? — спросил Александр.

14 августа очередная годовщина гибели отца и брата его Николая. Хочу, чтобы в этот день справедливость свершилась. А до того привезти их будет нужно сюда, в охотничий домик наш. Уж больно мне хочется в глаза им глянуть и словом перемолвиться.

Одно только плохо, — заметил Серега. — Зря ты, Саня, в поезде выдал себя внуку этому.

Да, мне и батя уже выговаривал, — согласился Александр. — Он по-тихому все просил разузнать. А я не сдержался. Очень уж разозлился, когда этот козел начал нашу семью поливать самыми последними словами.

Не дай бог, разболтает он про тебя, — продолжал Сергей пенять старшему брату. — Теперь, если с ним случится чего, на Рогачевых запросто могут подумать.

Значит, такое должно случиться, чтобы на нас не подумали, — сказал на это отец.

— Батя, мы должны будем их убить? — спросил напрямую Серега. Но отец ответил уклончиво:

— Там видно будет.

Через пять месяцев Серега с Михалычем, Лукой и Маргелом прибыли в Питер под видом торговцев «псковской картошечкой». О том, куда он отправляется, Рогачев даже Анне Бланк не сказал.

Сперва наведались в Псков к Есаулу. Побухали неделю. Зоновский кореш помог — подыскал ЗИЛ-130 на ходу, числившийся за каким-то совхозом, а также умельца, который клетку сварил. Помимо ЗИЛа, были у них еще две машины — «восьмерка» и «копейка» с псковскими номерами. Оказавшись в Питере, сняли хату. С картофельной легендой все было в порядке — имелись накладные, а знакомые Есаула реально арендовали места на Кузнечном и Сенном рынках.

Петербург Сереге не понравился. Центр города, может, и красивый, но грязный, обшарпанный — российская пародия на вылизанную Европу. Дороги убитые — хуже, чем в Волгограде. Рогачеву, выросшему на верхнедонских просторах, были чужды питерские теснота и перпендикулярность. Он чувствовал себя здесь как птица в дорогой, но неухоженной клетке. Стены домов нависали, давили, гнули к земле. А если запрокинуть голову вверх, стоя в каком-нибудь дворе-колодце, то неба увидишь лишь жалкий клочок, как в тюрьме на прогулке. «Нет, не может воля человека, живущего здесь, не быть зажатой, приниженной, стиснутой рамками», — думал Серега и, казалось, повсюду находил в лицах встречных людей — петербуржцев — следы этой стиснутой воли. Ему самому в Питере все время хотелось расправить плечи. А архитектурных красот он просто не понимал. Правильность каменных форм своей искусственностью навевала тоску… То ли дело степь — живая, упругая, пружинящая шаг, уходящая застывшими волнами к горизонту. Теплая, мягкая, настоящая. Будто шкура животного, брошенная поверх земли…

…На следующий же день приступили к слежке. В семь утра припарковались напротив нужного дома. Объект не заставил себя долго ждать. Когда человек, подпадавший под описание, вышел из подъезда, Серега прильнул к тонированному окну. Хотел как следует разглядеть «отродье Лазаря Черного».

Кауров был в сером костюме. При галстуке. В руке — манерная кожаная барсетка. Роста он был примерно такого же, как сам Рогачев. Не худой и не плотный — обыкновенный. Узкое лицо, соломенный цвет волос — не казак, а обычный русак. Нет, Лазарь, по словам отца, был совсем не таким — черноволосым, лохматым, подлым злодеем. Рогачев даже разочарование испытал. Кауров показался ему типичным городским чмом. Даже обидно было сводить с таким счеты заместо бандита Лазорьки. Впрочем, внешность бывает обманчива. Серега надеялся, что, узнав поближе Каурова, еще сумеет того возненавидеть.

Как показала последующая слежка, распорядок дня у объекта был незамысловат и однообразен. К 9 часам он приезжал в офис. К 19 возвращался домой.

По субботам вместе с женой и маленьким сыном посещал какой-нибудь ресторан в центре города. По воскресеньям семейство на машине отправлялось закупать продукты в финский супермаркет. Вот и все времяпровождение. На взгляд Рогачева, довольно убогое.

Маргел поставил на телефонный провод квартиры Каурова «жучка», который периодически снимали и прослушивали. Почти все телефонные разговоры, в том числе и по выходным, объект вел о работе — и как только его не тошнило от всех этих рекламоносителей, пиар-агентств, фокус-групп? По будням в дневное время по телефону разговаривала жена Каурова — Полина, очень красивая женщина. Она гораздо больше заинтересовала Серегу. Обычно Полина болтала с подругами, но, кроме них, ей названивал какой-то Захар. Он признавался Полине в любви, просил о встрече. Как понял Серега, у этого Захара некоторое время назад, когда Полина находилась в ссоре с законным супругом, был с нею секс. Но, возможно, только однажды, а потом отношения прекратились. И теперь бывший любовник пытался возобновить связь. А жена Каурова от его предложений отказывалась. Но делала это тактично, терпеливо выслушивая излияния и признания. Из чего Рогачев сделал вывод, что Полина давно, вероятно, еще с института, с этим Захаром дружна.

Женщины, не изменявшие мужьям, хоть редко, но встречаются, а вот женщин, изменивших мужьям лишь однажды, в природе не существует, — Рогачев верил в незыблемость этого правила. Выходит, он знал теперь про Полину не только то, чего не знал о ней муж, но и то, что она, возможно, еще сама про себя не знала. Ему казалось, что это тайное знание дает ему власть над женой Каурова. И был не против этой властью воспользоваться. Для остроты ощущений Рогачев даже решил завязать с Полиной разговор.

Подходящий случай представился скоро. В субботу семейство Кауровых по обыкновению выехало в очередной ресторан. По возвращении Полина с сыном остались гулять на площадке детсада, а глава семьи поднялся в квартиру. Рогачев вышел из машины. План действий созрел по дороге. Сын Каурова копошился в песочнице. Жена сидела на скамейке и читала книгу. Ее каштановые локоны трепетали на ветру, обнажая тонкую белую шею. Серега приблизился сзади. Обхватил ладонями голову Полины, закрыв пальцами ей глаза. Глубоко вдохнул сладкий аромат волос. Нежно поцеловал в шею. Полина не сопротивлялась. Она, как и рассчитывал Рогачев, приняла его за мужа.

— Гена, ну хватит. Чего это ты? — прошептала Полина.

— Какой Гена? — Серега разжал руки. — О, простите, я ошибся.

— Кто вы? Как вам не стыдно? — женщина возмущенно поднялась со скамейки.

— Извините, мне очень неловко, — ломал комедию Рогачев. — Я думал — вы моя первая любовь.

Теперь Полина смотрела на него удивленно.

— Мы давно с ней не виделись, — пояснил Серега. — И я не узнал. Перепутал с вами. Вы так похожи на нее со спины. Я в Ленинграде лишь несколько часов. Она назначила мне встречу в детском саду. Это какой детский сад?

— Сто сорок пятый, — Полина, кажется, начинала верить в Серегино вранье.

— А где сто сорок седьмой?