– Одна раздутая прессой сенсация. Нет, конечно, она совершенно не относится к делу. Но тем не менее, похоже, старик Хэлкат-Хэккетт и в самом деле прижимался лицом к стеклу машины Люси Лорример.

– Но Люси говорит, что она оставалась до конца, а я знаю, что вскоре после полуночи генерал повез домой ту незадачливую крошку. Что бедняга делал на Белгрейв-сквер в половине четвертого?

– Мне он сказал, что вышел для моциона, – ответил Аллейн.

– Чушь! Человек не пялится в окна машин пожилых дам, когда совершает моцион в половине четвертого утра. Все это чистейший абсурд.

– Такой, что, боюсь, должен быть включен в мою скучную повестку дня. Не хочешь ли пойти со мной в ночной клуб, мама?

– Нет, спасибо, Рори.

– Я так и думал. В «Матадор» мне придется пойти одному. Кажется, они открывают примерно около одиннадцати.

– Никто не приезжает раньше полуночи, а то и позже, – сказала леди Аллейн.

– Откуда ты знаешь?

– Сара постоянно донимает меня просьбами разрешить ей поехать в «Матадор». Она надеется подыскать себе какую-нибудь дуэнью, но, как я понимаю, вряд ли это излюбленное место отдыха пожилых матрон. Я не намерена ее туда отпускать.

– Это одно из тех мест, где предлагаются развлечения в виде крохотного танцпола, превосходного оркестра и толпы, такой плотной, что ты всю ночь танцуешь щека к щеке с чужим партнером. Освещение там настолько тусклое, что и самый невинный посетитель проникается духом интриги, а самый одиозный может остаться неузнанным.

– Вижу, ты прекрасно знаком с предлагаемыми там услугами, – заметила леди Аллейн.

– Мы уже некоторое время наблюдаем за «Матадором». Его ждет одна из трех возможных развязок. Великосветская публика устанет от него, и он попытается удержать ее, ослабив бдительность в отношении напитков. Либо великосветская публика устанет от него, и он, постепенно утратив свой престиж, продолжит делать деньги на таких же богатых, но менее изысканных клиентах. И третий вариант: самая фешенебельная публика устанет от него, и он разорится. Мы заинтересованы в первом варианте. Они там очень вежливы со мной, в «Матадоре».

– Ты долго там пробудешь?

– Нет. Хочу только повидать швейцара и секретаря. Потом поеду домой и лягу спать. Можно я от тебя позвоню?

Аллейн позвонил Фоксу и спросил, видел ли он констебля, дежурившего ночью на Белгрейв-сквер.

– Да, – ответил Фокс, – я побеседовал с ним. Он говорит, что не доложил о гулявшем генерале, потому что, хорошо его зная, не усмотрел в том эпизоде ничего странного. Подумал, будто генерал просто возвращается с бала.

– Когда это было?

– Примерно в три двадцать, когда большинство гостей покидало Марсдон-Хаус. По словам нашего парня, он не видел генерала раньше, когда тот отвозил домой молодую барышню. Дескать, тогда он больше присматривал за толпой зевак перед входными дверьми и мог легко проглядеть его. Он подтвердил, что генерал действительно обычно прогуливается по вечерам вокруг площади, но прежде он никогда не видел его так поздно. Я кое-что растолковал ему насчет его обязанностей и о том, как сержанты теряют свои нашивки, – прибавил Фокс. – Дело в том, что он провел большую часть времени возле входных дверей Марсдон-Хауса. А теперь вот какой момент, сэр. Один из этих распорядителей, подзывавших такси, сообщил, что заметил человека в черном плаще с белым шарфом, натянутым до самого рта, и в мягкой черной шляпе. Он долго стоял поодаль, в стороне от толпы. По словам распорядителя, он был высокого роста и с виду джентльмен. Он считает, что под плащом у этого человека был вечерний костюм. Ему также показалось, что у него были седые усы. И еще будто бы этот человек очень старался быть незамеченным и держался в тени, но парень посмотрел на него несколько раз и заинтересовался, что же он такое замышляет. Малый говорит, что, когда разъезжались последние гости, этот человек топтался на другой стороне улицы под деревьями. Так вот, сэр, я считаю, что это важно.

– Да, Фокс. Ты предполагаешь, что этим соглядатаем был генерал?

– Описание совпадает, сэр. Я подумал, что попрошу этого парня, который все еще находится здесь, в Ярде, взглянуть на генерала и сказать, может ли он поклясться, что это тот самый.

– Непременно. Лучше отведите этого распорядителя на площадь. Постарайтесь устроить так, чтобы он застал генерала за его вечерней прогулкой. Тогда он увидит его при том же самом освещении и в тех же условиях, что и прошлой ночью.

– Хорошо, сэр.

– Я еду в «Матадор», а потом – домой. Позвони мне, если что-то обнаружится.

– Слушаюсь, мистер Аллейн. Спокойной ночи.

Аллейн отвернулся от телефона и посмотрел на мать.

– Судя по всему, Люси Лорример, все-таки не выжила из ума, – сказал он. – Старик Хэлкат-Хэккетт, кажется, действительно вел себя очень странно этой ночью. Он вполне мог оказаться тем самым таинственным соглядатаем, я готов в это поверить. Он был сегодня на удивление скрытен, рассказывая о своих передвижениях. Ты хорошо его знаешь?

– Не очень, дорогой. Он был однополчанином твоего отца. Мне кажется, он относился к тому разряду крупных мужчин, которых полковой юмор предписывает именовать «малышами». Я даже не припомню, чтобы когда-нибудь слышала что-то о его несдержанном характере или о том, что он принимал наркотики, или соблазнил жену командира, или совершил что-то еще мало-мальски примечательное. На этой ужасной женщине он женился уже лет в пятьдесят.

– Он был богат?

– Склонна думать, что довольно богат. Да и сейчас тоже, судя по его дому. У него есть также и загородное имение, по-моему, где-то в Кенте.

– Тогда зачем же она за деньги возится с дебютантками?

– Ну, видишь ли, Родерик, если она стремится во всем участвовать и всюду быть приглашенной, то скорее преуспеет в этом, если при ней будет юная протеже. Приглашений тогда будет поступать гораздо больше.

– Бесспорно. Я, впрочем, думаю, тут кроется и что-то еще. Спокойной ночи, дорогая, ты лучшая из матерей. Слишком строгая, чтобы быть слащавой, благодарение Господу, но все равно замечательная.

– Спасибо, мой милый. Приходи еще, если захочешь. Спокойной ночи.

Она проводила его до дверей с задорным видом, но, вернувшись в гостиную, долгое время сидела, размышляя о прошлом, о сыне, о Трой и о своей твердой решимости никогда не вмешиваться.

Аллейн взял такси и поехал в Сохо, в клуб «Матадор». Швейцар, утративший иллюзии гигант в форме сливового цвета, красивых перчатках, увешанный медалями, стоял под красным неоновым изображением резвящегося тореро и платил администрации за свою должность двадцать фунтов. Лицо его выражало житейскую умудренность. Аллейн пожелал ему доброго вечера и вошел в вестибюль. Воздух наполняли ритмичные звуки саксофонов и ударных, приглушенные здесь, в холле, драпировками из сливового шелка. Драпировки были прихвачены в виде классических складок рядами посеребренных жестяных подсолнухов. К Аллейну вышел портье и предложил пройти в гардероб.