Ну, ничего, она справится. Не в первый раз.

* * *

Лиллибет Петерсен была тоненькой как тростинка двадцатичетырехлетней девушкой с большими зелеными глазами и мягкими белокурыми волосами, которые то и дело выбивались из-под плотного черного капора. Закончив дойку, она нетерпеливым жестом убрала волосы обратно и шлепком отправила последнюю корову обратно в стойло. Несмотря на ранний час, Лиллибет уже чувствовала легкое утомление, так как по утрам ей обычно помогали одиннадцатилетние близнецы Марк и Иосия. Увы, и они, и четырнадцатилетний Вильгельм, он же Уилл, или Вилли, заболели и остались дома, а это означало, что ей придется работать за четверых, пока они не выздоровеют. Их сестра Бернадетт, которой сейчас исполнилось бы девятнадцать, умерла от воспаления легких в десятилетнем возрасте, так что Лиллибет была единственной оставшейся в живых дочерью своего отца, который, недолго думая, возложил на нее заботу и о братьях, и о всем домашнем хозяйстве.

Отца Лиллибет звали Генрик. На ее матери он женился вскоре после того, как умерла его первая жена, от которой у него было четверо сыновей. Все они были старше своей мачехи Ревекки, которой в ту пору едва исполнилось шестнадцать. Ревекка Петерсен была тихой, покорной и трудолюбивой, однако под кроткой оболочкой скрывалась поистине стальная воля, обнаружить которую в своей юной жене Генрик никак не ожидал. Она, впрочем, хорошо о нем заботилась, держалась с ним уважительно и к тому же родила ему пятерых детей, четверо из которых выжили. У нее, однако, оказались и свои «странности», в первую очередь стремление при каждом удобном случае сунуть нос в какую-нибудь «умную» книжку, что Генрику не слишком нравилось. Он считал, что женщина-аманитка, почтенная мать семейства, должна больше времени уделять домашнему хозяйству и поменьше увлекаться разными пустяками. Ревекка, однако, не только не собиралась отказываться от книг, но и постаралась привить любовь к чтению своим детям. Увы, из всех младших Петерсенов только Лиллибет унаследовала склонность матери к хорошей литературе. Она читала запоем – сначала детские книжки, потом настал черед таких авторов, как Джейн Остин, Дюма, Пруст, Шекспир, Чехов, Толстой и Генри Джеймс. Ревекка сама подбирала для дочери книги и объясняла все непонятное. Отец пытался возражать; он считал, что самым подходящим чтением для человека является Библия, а все остальное – чушь и разврат, но Ревекка в очередной раз продемонстрировала мужу свой несгибаемый характер. Она заявила, что ее дети должны читать классику, и переубедить ее Генрик так и не смог. Ему пришлось удовлетвориться тем, что сыновья больше походили на него и не выказывали пристрастия к изящной словесности. Бернадетт читала, но без особой охоты, и только Лиллибет обожала книги, которые ее матери удавалось доставать какими-то неведомыми путями. Как и все женщины общины, они не покладая рук трудились и дома, и на ферме, но это не мешало им оставаться романтическими мечтательницами.

Дело было, вероятно, в наследственности. Мать Ревекки тоже любила литературу, искусство и живопись, считая, что молодые аманиты должны получать более полное образование, чем могла обеспечить общинная школа-восьмилетка, но отец – церковный староста – придерживался традиционных, а значит, крайне консервативных взглядов и на образование, и на роль женщины в семье.

В этом отношении Генрик Петерсен очень походил на своего покойного тестя. И даже с возрастом – а лет ему было уже немало – он ничуть не смягчился. Напротив, с каждым годом Генрик становился все более суровым и бескомпромиссным сторонником традиционного уклада. Особенно быстро этот процесс пошел после страшной гибели Ревекки от рук спятившего преступника. Как и прочие члены аманитской общины, Генрик официально заявил, что прощает убийцу, застрелившего его жену и еще пятерых маленьких девочек в Уэст-Никельской школе семь лет назад, однако даже этот христианский поступок не принес его душе ни мира, ни покоя.

Когда погибла ее мать, самой Лиллибет шел восемнадцатый год, и она хорошо помнила эту трагическую историю. Обезумевший от наркотиков вооруженный маньяк ворвался в школу и взял в заложники учениц одного из младших классов. Когда прибывшая с большим опозданием полиция попыталась взять школьное здание штурмом, преступник расстрелял заложниц (пятерых он ранил, пятеро погибли, остальные не пострадали, по крайней мере – физически), а затем покончил с собой. Погибла и Ревекка, пытавшаяся заслонить девочек своим телом. Мать Лиллибет не была учительницей, но часто помогала преподавателям небольшой восьмилетки в Уэст-Никеле работать с учениками выпускного класса. В тот страшный день она оказалась в школе…

Через десять дней после инцидента старое школьное здание разобрали по бревнышку, а полгода спустя построили новое – на другом месте. Школа получила название «Новая надежда», и она действительно была совершенно новой, даже своей архитектурой не напоминая старую, где произошла ужасная трагедия. Строить «Новую надежду» помогали и местные жители, не принадлежавшие к аманитской церкви. Бессмысленное убийство ни в чем не повинных детей потрясло многих, к тому же местное население считало аманитов людьми глубоко порядочными и добрыми, никому зла не делающими. За всю историю конгрегации это был первый и единственный акт агрессии, направленный против аманитского сообщества.

Лиллибет и ее родня принадлежали к общине старого обряда[25]и жили в поселке Барт района Никель-Майнз, округ Ланкастер, Пенсильвания, то есть фактически на том же самом месте, где их предки триста лет назад основали свое первое поселение. И, как и три века назад, современные аманиты не пользовались электричеством, Интернетом, телефоном, радио и прочими благами цивилизации. Единственным средством передвижения им служила конная повозка, а землю они обрабатывали теми же инструментами и орудиями, какие были в ходу у их далеких предков. Лишь после стрельбы в Уэст-Никеле в общине появился телефон, точнее – две телефонные будки, которые стояли на въезде и выезде из поселка и предназначались исключительно для вызова полиции и пожарных.

Одежда односельчан Лиллибет также не претерпела никаких изменений с тех пор, как община обосновалась на этом месте. Никаких «молний» и «липучек», и даже пуговиц, на ней не имелось. Серый рабочий фартук Лиллибет, который был на ней во время дойки, крепился к черному хлопчатобумажному платью, закрывавшему ее от лодыжек до запястий с помощью обычных медных булавок. Черный капор с завязанными под подбородком лентами был точной копией тех головных уборов, какие носили еще ее прапрабабушки. На ногах у Лиллибет были высокие ботики со шнуровкой и толстые бумазейные чулки также черного цвета.

Мужской гардероб тоже не отличался разнообразием. Одежда для работы была простой и грубой, и лишь по воскресеньям мужчины облачались в подобие сюртуков и надевали черные касторовые или фетровые шляпы с низкой тульей и широкими, опущенными полями. Летом позволялось носить шляпы из соломки. Молодые люди брились, но после женитьбы начинали отращивать бороды – без усов. Женщины никогда не стригли волос, а заплетали их в косы или убирали в пучки, которые прятали под капорами. В повседневном быту аманитов также не было заметно никаких признаков того, что на дворе – двадцать первый век. Современная цивилизация обошла их стороной, и аманиты продолжали уединенно жить на своих фермах и в поселках, как предписывала доставшаяся от предков традиция. Для чужаков их сообщества неизменно оставались закрытыми – только так аманиты могли надеяться сохранить свое наследие, уберечь его от тлетворного влияния внешнего мира.