У ее матери была близкая подруга, ставшая для Лили после смерти Ревекки кем-то вроде доброй тетушки. Звали ее Маргарет. Она никогда не была столь дерзкой, как Ревекка, не обладала таким, как у подруги, пытливым, творческим умом, зато отличалась редкой добротой и очень любила Лиллибет и ее братьев. Маргарет была вдовой и воспитала пятерых детей, хотя ей исполнился всего сорок один год. Столько сейчас было бы и Ревекке, останься она в живых. Маргарет, впрочем, всегда выглядела старше своей подруги. Ревекка была легкой, изящной, стройной, с лицом как у девочки-подростка. Стоило ей, однако, засмеяться или просто улыбнуться, как девочка-подросток исчезала и на ее месте появлялась очень красивая молодая женщина с живыми, темными глазами, в которых светились сила и ум. Точно так же улыбка преображала и лицо Лиллибет, однако случалось это редко – свет в ее глазах вспыхивал, только если ей в голову приходила какая-то интересная идея или удавалось все это с кем-то обсудить, то есть очень нечасто. Лишь в школьные годы они с Фредди порой беседовали о большом мире, о тех удивительных вещах и событиях, которые там могли происходить, но те времена, увы, давно миновали. Нынешний Фредди совершенно не интересовался жизнью за пределами общины, а с Лиллибет разговаривал только о своей ферме, о жене, о детях и видах на урожай, поэтому она так и не решилась показать ему свою книгу.

Не осмелилась она довериться и Маргарет, хотя та и была по-прежнему очень к ней расположена. Несмотря на то что подруга матери любила Лиллибет всей душой, ум у нее был по-деревенски медлительным, робким, скованным традициями и установлениями, которым Маргарет неукоснительно следовала всю жизнь. Она и Лили стремилась загнать в те же рамки, делая все, что в ее силах, чтобы та не спорила с отцом, не бунтовала и не совершала поступков, которые не одобрялись «Орднунгом». И со временем Лили действительно перестала возражать отцу, что нередко случалось с ней в ранней юности, но это вовсе не означало ее смирения. Просто теперь весь жар своей души она вкладывала в то, что писала, в свою книгу, пусть та и представляла собой несколько исписанных тетрадок под матрасом.

Еще утром Лиллибет предупредила отца, что сама отвезет молоко на сыроварню на их повозке. Генрик разрешил, но предупредил, чтобы дочь держалась подальше от шоссе. Правда, в будние дни в здешних местах почти никогда не бывало туристов, и все же он предпочитал не рисковать, не желая, чтобы «англичане» смеялись над его детьми или снимали «на память» своими бесовскими фотоаппаратами. Лили охотно пообещала держаться проселочной дороги, которая шла через лес. Она обрадовалась возможности побывать на сыроварне – за всю свою жизнь она ездила туда всего один раз, да и то в детстве. Генрик, однако, не слишком за нее волновался – Лили стала уже совсем взрослой, и поездка была ей вполне по силам. Не заблудится же она, в самом деле! А вот сыр, изготовленный на сыроварне из их молока, Лиллибет вполне могла забыть, и отец еще раз напомнил, чтобы она обязательно его взяла.

Лили погрузила фляги с молоком в старую повозку (это было нелегко, но она справилась даже без помощи братьев) и запрягла Старушку Бет, которую в семье использовали для поездок по хозяйственным нуждам. Для воскресных и праздничных дней у них была другая повозка – более красивая и легкая, а также другая лошадь – молодой, серый в яблоках жеребец. Отец, однако, его берег и старался не использовать на тяжелых работах. Кроме того, лошадь, которую взяла сейчас Лили, была очень спокойного нрава, а главное, она регулярно возила на сыроварню молоко и другие грузы и совершенно не боялась автомобилей и грузовиков, которые встречались на подъезде к шоссе. В этом отношении Старушка Бет могла дать несколько очков вперед даже Лили, которая никогда не ездила на машине и даже не видела ни одной достаточно близко, а поэтому немного побаивалась этих шумных железных чудищ. Конь и повозка казались ей куда более надежным, а главное – более привычным средством передвижения.

Едва выехав на лесную дорогу, которая вела к сыроварне, Лили отпустила поводья и задумалась о своей книге, предоставив лошади самой выбирать темп, скорость и направление (на самом деле свернуть с дороги было некуда). Как быть с рукописью, она так и не решила. Посоветоваться ей было не с кем, так что вопрос о публикации, похоже, полностью зависел от ее изобретательности и предприимчивости.

Если, конечно, эту рукопись вообще можно опубликовать.

День для поездки на сыроварню был как нельзя более подходящим – погожим, солнечным и довольно жарким. Лили хотела даже снять капор, но не осмелилась; она только ослабила завязанные под подбородком ленты и сдвинула головной убор назад, подставляя лицо и лоб просеянному сквозь листву солнцу. Генрик был бы очень недоволен, если бы увидел ее сейчас, но Лили старалась об этом не думать. Ей было очень жарко в длинном черном платье из плотной домотканой холстины и толстых бумазейных чулках, и она решила, что подобное нарушение традиций будет не слишком страшным, особенно если о нем никто не узнает.

Кроме платья и чулок на ней были также высокие, до середины лодыжки, кожаные башмаки на шнуровке и серый рабочий фартук. Лили никогда не пользовалась косметикой, не знала, как это делается, и не представляла, как она будет выглядеть, если, к примеру, подведет глаза, накрасит губы и наложит на щеки румяна. В книгах и журналах ей приходилось видеть фотографии накрашенных женщин и даже – смешно сказать! – женщин с маникюром, но в ее жизни для подобных глупостей не было места. Как бы она, к примеру, доила коров с наманикюренными и накрашенными ногтями? Но в воображении, на редкость живом и богатом, Лили рисовала себе портреты изящных, со вкусом одетых героинь, которые умело пользовались всеми косметическими ухищрениями, какие только можно себе представить, чтобы очаровывать мужчин, плести интриги или скрывать свои истинные чувства. Ни отец, ни братья даже не подозревали – и к лучшему, – каким подвижным и проницательным умом наделена Лиллибет. Она тоже отнюдь не стремилась демонстрировать родным свои уникальные способности, тщательно скрывая их, как прячут алмазный венец под плотным капюшоном.

Примерно через час неторопливой езды (она специально не погоняла лошадь, чтобы насладиться поездкой и немного отдохнуть) Лили добралась до цели своего путешествия. Перед воротами сыроварни она ненадолго остановила повозку, чтобы поправить капор и туго завязать ленты под подбородком. Широкая передняя часть капора скрывала большую часть ее лица, но и под ним было видно, как ярко и возбужденно блестят большие зеленые глаза Лили. Даже такой пустяк, как поездка на сыроварню, стал для нее настоящим приключением, а свежие впечатления давали более чем обильную пищу для воображения, рождавшего возвышенные, романтические картины, которые так и просились в новую книгу.

Когда Лили въехала во двор сыроварни Латтимера, к повозке подошли два парня лет восемнадцати.

– Простите, вы мне не поможете? – спросила она и улыбнулась, и парни дружно кивнули. Лили они видели в первый раз, но повозка была им знакома.

– Я – Лиллибет Петерсен, – представилась Лили. – И я здесь в первый раз. Обычно молоко возят мои братья, но сейчас они больны, – объяснила она. – Кроме того, я должна забрать готовый сыр и масло. Мне нужно куда-то за ними идти или вы мне их принесете?