— Оно было сильно попорчено огнем, но полагаю, его написал какой-то твой знакомый из Испании. Ты должен ему денег? — спросила графиня. — Я могу одолжить тебе, если это поможет. В это письмо было вложено еще одно, написанное по-французски женской рукой. Я подумала, что вы с Каролиной все решили перед твоим отъездом.

Синджон смотрел на мать.

— Кто автор письма, мама? Не О’Нил?

— Я не знаю его фамилии, Синджон. Подпись сгорела. — Графиня открыла сумочку. — Вот, Посмотри сам. Я носила его с собой на протяжении нескольких недель. Ведь только это письмо связывало меня с тобой.

Синджон посмотрел на обуглившееся послание в руке матери. Струйки растаявшей печати напоминали по цвету кровь, а обуглившиеся края — полученные в боях раны.

Синджон взял письмо в руки, и его желудок болезненно сжался.

Почерк на уцелевшей части конверта был ему незнаком. Стало быть, письмо не от Крейтона. Синджон открыл письмо. Первый листок был исписан все тем же почерком.

«…боюсь за свою жизнь. Я едва убежал от майора К. — нашего с вами общего врага. Мне хотелось бы искупить свои грехи, оказав вам помощь. Вас обвиняют в том, чего вы не совершали, и я буду рад помочь вам освободиться от всех обвинений. Вы прекрасный офицер, каким я… — Остальную часть текста уничтожил огонь, но половину подписи все еще можно было разглядеть. — Сержант Патр…» Синджон смотрел на письмо с отчаянно бьющимся сердцем.

— А что за леди тебе написала? — спросила графиня, заглядывая через плечо сына во второе письмо. — Это явно женская рука.

Синджон поднялся и подошел к окну, как если бы ему необходимо было больше света. На самом же деле ему хотелось прочесть письмо без свидетелей.

«Я посылаю это письмо вашей семье в надежде, что оно все же попадет в ваши руки. Солдат, чье письмо я вложила в конверт, пришел ко мне в страхе за собственную жизнь. Он попросил меня помочь и ему и вам. Я не забыла вашей доброты и, чтобы защитить вашего друга, поселила его в своем поместье в Нормандии. Он боится возвращаться в Англию. Если вы изыщете способ приехать к нам, мы встретим вас как самого дорогого и желанного гостя».

Письмо было подписано Мариэль Д’Аграман. Синджон ощутил, как по его спине пробежал холодок. Какую бы помощь он ни оказал ей самой, он оставался врагом ее мужа и Франции.

— Ну? — нетерпеливо спросила графиня.

— Это леди, с которой я встретился в Испании. Жена полковника.

На лице леди Элизабет отразилось облегчение.

— Слава Богу. Стало быть, ты женишься на Каролине?

Неужели Каролина действительно ждала от него предложения?

— Нет, — ответил Синджон, и на лице графини тотчас же отразилось разочарование.

— У тебя есть другая?

Перед глазами Синджона возникло лицо Эвелин, однако он покачал головой.

— В таком случае, когда же ты вернешься домой? — спросила леди Элизабет.

— Мама, ты слышала, какие обвинения выдвинуты против меня?

Графиня негодующе фыркнула:

— Конечно! По Лондону ходят две сплетни, и ты фигурируешь в обеих. Я не понимаю, как ты оказался на службе в доме лорда Реншо, но я знаю, что ты никогда не совершил бы предательства и уж тем более изнасилования. Я скорее поверила бы, что это совершил твой брат. — Графиня потрепала сына по щеке. — Наверное, мне стоило дать тебе имя Гэбриел или Энджел, чтобы никто не мог называть тебя Сином.

Синджон вновь ощутил себя шестилетним ребенком и сжал руку матери.

— Я вернусь домой, когда освобожусь от всех обвинений. Только тогда я могу смотреть в глаза отцу.

— В таком случае мне лучше вернуться к Челтону и подготовить его.

— На это потребуется время.

Леди Элизабет улыбнулась так, как может улыбаться мать, уверенная в том, что ее сыну не составит труда доказать собственную невиновность.

— Давай о себе знать время от времени. — Она многозначительно посмотрела на письма, лежащие на столе. — Что бы ни собрался предпринять.

Синджон взял в руки письмо Мариэль Д’Аграман и посмотрел на адрес, залитый расплавившейся печатью. Нормандия.

Похоже, ему придется ехать во Францию, если он хочет доказать свою невиновность. Он сделает это ради своей семьи, О’Нила и особенно ради Эвелин.

Адам Уэстлейк проснулся на рассвете, когда жена ткнула его в бок.

— Ты помнишь сплетни о происшествии на балу у Сомерсона? Про лакея и леди, обнимавшихся на ступенях?

— Тебе не кажется, что для сплетен еще слишком рано? — сонно пробормотал Адам. — Это не подождет до завтрака?

Марианна стянула с мужа одеяло.

— Нет, не может! Да послушай же ты меня!

Адам с неохотой открыл глаза. Его жена была прекрасна со спутанными после ночи волосами и без сорочки, которая валялась где-то на полу. Возбуждение тотчас отодвинуло на второй план все прочие мысли. Адам потянулся к жене и разочарованно нахмурился, когда та отстранилась.

— Я думаю, что это была Эвелин с капитаном Радерфордом.

— Иди назад в постель и перестань болтать чепуху. Он ведь лакей. А такая леди, как Эвелин, никогда бы…

— Но он не лакей! — торжествующе воскликнула Марианна. — Да, это было бы действительно ужасно, если бы речь шла о простом лакее. Но ведь он оказался сыном графа.

— Только она не знала об этом до вчерашнего вечера.

Марианна с минуту обдумывала сказанное.

— Как это все же романтично! Он невиновен? — спросила она, и Адам внутренне сжался.

— Откуда мне это знать?

В глазах Марианны вспыхнул огонь.

— Ты бы не пригласил его погостить у нас, если бы он был повинен в предательстве и изнасиловании. Ты очень благородный человек, и твоя попытка помочь ему лишь доказывает его невиновность.

— Возвращайся в постель, Марианна, — пробормотал Адам в надежде отвлечь жену.

Но когда та скользнула под одеяло, на ее губах играла улыбка, свидетельствующая о том, что у ее мужа нет ни одного секрета, который бы она не разгадала.

Адам поспешил в комнату Радерфорда, как только его жена закончила завтракать и отправилась в детскую.

— Невозможно, — пробормотал он себе под нос, глядя на ливрею лакея, висевшую на спинке стула.

Или же все-таки возможно?

Предположение, высказанное Марианной, объясняло желание Радерфорда сохранить знамя у себя. Любовь заставляет мужчин совершать необъяснимые поступки. Знамя могло сослужить капитану верную службу. Радерфорд мог продать его французам за баснословную сумму денег. Ведь он в них нуждался. Он мог продать знамя Филиппу Реншо по той же самой причине.