Причина, по которой Стэнли поместили за ширму, выглядит еще менее убедительно. За ширму в темноте! Не было сказано ни слова, почему Стэнли не должен быть видим при ярком свете. Неужели присутствие друга Боскома могло так напугать пришедшего за поношенной одеждой? Однако намерение держать его не просто в темноте, но и за ширмой предполагает жертву, чьи зрительные способности комбинируют кошачий глаз с рентгеновскими лучами.

Впрочем, это не важно. Вы знаете, почему это проделали. Прежде всего, темнота требовалась для того, чтобы Боском мог незаметно передвигаться в своей черной пижаме, он позаботился и о том, чтобы не быть слышимым в мягких шлепанцах…

— Постойте! — прервал Хэдли. — Хейстингс смотрел вниз при лунном свете…

— Вскоре я к этому перейду. Далее, Стэнли поместили за ширмой, чтобы он сквозь указанную ему узкую щель мог видеть в заранее намеченном пятне лунного света то, что было нужно Боскому, — что заставило бы его поклясться, что Боском все время находился в комнате. И наконец, отметки мелом. Они были жизненно важны, так как показывали точное местонахождение ножек кресла, дабы с любого места за ширмой в поле зрения попадало только то, что требовалось Боскому.

Но, очевидно, в комнате не должно было быть совсем темно, иначе Стэнли вообще ничего бы не увидел. Поэтому световой люк в потолке оставили слегка приоткрытым, тщательно приготовив это заранее, как софит в театре. Неужели вам не приходило в голову, что педантичный Боском повел бы себя как дурак, не занавесив люк полностью (на случай, если Хейстингс окажется на крыше, хотя он не считал это вероятным), если бы не крайне нуждался хотя бы в самом тусклом свете?

Но самая большая ирония судьбы в этом деле, полном таких ситуаций, состоит в том, что человек, для которого все это предназначалось — Стэнли, — так и не был нами допрошен. Это Хейстингс доказал, что…

— Именно об этом мы вас и спрашивали, — снова вмешался Хэдли. — Почему Хейстингс не видел, как Боском выскользнул из комнаты? Он ведь не лгал, верно?

— Нет, он говорил правду. Но я обрисовал вам только то, что заставило меня усомниться в словах Боскома и считать его виновным. Прежде чем перейти к настоящему убийству, давайте рассмотрим весь план начиная с его зарождения и увидим, что произошло.

Прежде всего мы должны разобраться в подлинной натуре Боскома. К этому человеку, Хэдли, я испытываю личную ненависть. Он единственный преступник из всех, с кем мне приходилось сталкиваться, в котором я не мог найти ни крупицы… я не говорю «добра», так как это слово имеет смысл только в духовном контексте, а обычных человеческих свойств, способных вызвать сочувствие. Все в его жизни было подчинено ледяному самодовольству — именно самодовольству, а не гордости. Несомненно, в его разлагающийся мозг закрадывалось желание осуществить то, что он якобы намеревался проделать в соответствии с фиктивным замыслом — убить кого-нибудь ради удовольствия понаблюдать за «реакциями» этого человека перед смертью, питая тем самым собственное тщеславие, как летучая мышь-вампир жиреет на чужой крови. Но самодовольство сделало его чересчур ленивым, чтобы демонстрировать хотя бы свой интерес к подобному зрелищу, покуда Элинор Карвер не нанесла этому самодовольству рану и Боском впервые не обнаружил, что над ним смеются. Поэтому Элинор должна была умереть.

Когда люди в будущем станут писать о знаменитых преступниках наших дней, я могу себе представить, как они его опишут. «Боском с его бледной физиономией и скверной улыбочкой впал в истерику перед пистолетным дулом, когда собственный план обернулся против него». Как психологического монстра, его будут сравнивать с Ниллом Кримом[60]с его лысой головой и кривой усмешкой, рыскающим в поисках проституток с таблетками стрихнина в кармане. Но Боском не обладал даже человеческой слабостью к проституткам и прямотой, чтобы использовать яд. Я подал вам намек, говоря о его интересе к испанской инквизиции. Я говорил вам, что инквизиторы прошлого, несмотря на их пороки, были, по крайней мере, честными людьми и искренне верили, что спасают души. Боском никогда бы не смог понять такое. Он мог всю жизнь изучать деятельность инквизиции, но ему и в голову бы не пришло, что зло можно творить с честными намерениями или что человеческая душа существует в каком-либо качестве, кроме фантомного оправдания лицемерного садизма. Более всего его увлекало то, что он называл «изощренностью», но что мы предпочитаем именовать всего лишь самодовольством.

Мы должны помнить об этой черте характера, если хотим понять все аспекты преступления. Когда Боском решил его совершить, ему, как я говорил, не хватило твердости для использования яда. Элинор должна была умереть? Отлично.

Но он никогда не стал бы убивать так, как могли бы убить вы или я, — внезапным выстрелом или ударом. Вокруг этого убийства предстояло сплести фантастический замысловатый узор — чем более запутанными и ненужными были бы нити, тем сильнее это бы польстило его тщеславию. Он должен был начать работу с мелких кусочков, расширяя их день за днем, пока не возникло бы изображения фигуры на виселице.

Помните, что Элинор была единственной, кто проник в сущность его характера. Когда Боском решил сделать ее своей любовницей или даже провести эксперимент с браком, как с интеллектуальной игрушкой, и покровительственным тоном сообщил ей об этом, ее смех неожиданно показал ему, чего он стоит. Она смеялась, джентльмены, к тому же она увидела его с сорванной маской. С тех пор Элинор знала, почему Боском ее ненавидит. Увидев мертвеца, она подумала, что это Хейстингс, и сразу закричала, что Боском убил его… И сегодня, когда вы спрашивали о людях, которые ее ненавидят, Элинор могла бы назвать Боскома. Но вы так часто ссылались на показания Лючии Хэндрет, что она, естественно, могла прийти лишь к одному выводу.

Хэдли кивнул, и доктор продолжил:

— Вернемся к Боскому. Мы уже обсуждали намерение приписать Элинор убийство в «Гэмбридже». Это вдохновение снизошло на него внезапно, когда он размышлял, что делать дальше. Вспомните, Карвер говорил нам, что в тот день Боском был в «Гэмбридже», когда сам Карвер приходил туда осматривать часы, и что Элинор должна была появиться там позже. Теперь из показаний Боскома мы знаем, что он специально задержался в магазине, чтобы увидеть Элинор. У него еще не было плана — он просто ходил за ней по пятам. Возможно, Боском был свидетелем убийства администратора, но в любом случае он знал, что Элинор должна прийти туда без спутника и, следовательно, без алиби, а когда на следующий день прочитал подробности в газетах, план начал обретать форму.

Но как обратить это знание к своей выгоде? Боском не мог пойти в полицию и открыто обвинить Элинор — такой шаг не был бы изощренным, а кроме того, для осуждения не хватало доказательств. С другой стороны, он не мог написать анонимку инспектору, ведущему это дело, — ее, по всей вероятности, отправили бы в мусорную корзину, как и сотню других. Даже если письмом бы занялись, это могло бы испортить все шоу, прежде чем Боском успел бы приготовиться. Короче говоря, это было бы не то расследование, в котором он нуждался.