Но прошлое никогда не отпускает нас. Оно таится в каждом вздохе, в каждой клетке, в каждой секунде. Теперь я это знаю.

– Боже, Гвен, – шепчет Сэм. – Не делай этого. Пожалуйста, не надо.

Я отстегиваюсь от кресла, открываю дверцу и выхожу навстречу холодному туманному воздуху. Идет дождь – та зимняя морось, которая в мгновение ока может превратиться в лед. Черный лед, который так трудно разглядеть, но, если ты окажешься на нем, тебя неудержимо закрутит и понесет навстречу катастрофе.

Я направляюсь вдоль дороги в направлении движения. Это опасное место для пешехода: асфальт трассы лишь чуть выше уровня гравийной обочины, а справа находится крутой склон, и внизу виднеются лишь острые макушки деревьев.

У меня все болит. Не осталось ничего безопасного, ничего хорошего, ничего доброго. Если я упаду, это не повредит мне. Если Мэлвин начнет резать меня, кровь не потечет. Меня здесь нет. Меня здесь нет.

Когда Сэм обеими руками обхватывает меня сзади, я начинаю вырываться. Сопротивляться. Из проезжающих машин, должно быть, это выглядит так, словно он напал на меня, но никто не останавливается. Никому нет дела.

Больно.

Я кричу. Мой крик взмывает вверх, и пронизанный ледяным дождем воздух бесследно поглощает его, и все рушится вниз и внутрь, и горе давит на меня всей своей тяжестью – как будто на меня навалилась вся планета.

Я испытываю дикое желание просто броситься в этот непрерывный поток машин, я хочу, чтобы все поскорее закончилось в визге тормозов и реве сигналов, в лучах фар и луже крови на асфальте, – но это не спасет моих детей.

– Спокойно, – произносит Сэм почти мне на ухо. Он держит меня так крепко, что я не могу вырваться. – Спокойно, Гвен. Дыши.

Я дышу, но слишком быстро. Голова кружится, меня тошнит. Весь мир сер и полон безразличия, но тепло и твердость Сэмова тела удерживают меня здесь, в этой жизни. В этой боли.

Я ненавижу его за это.

А потом ненависть тает, и под ней оказывается нечто беззащитное, болезненное и отчаянно признательное. Мое дыхание замедляется. Я прекращаю сопротивляться.

Сначала слезы катятся медленно, потом струйками, затем потоком, и Сэм разжимает руки – лишь настолько, чтобы дать мне повернуться и уткнуться в него. Он всегда позволял мне прижаться к нему, хотя я никогда не заслуживала такой милости. Не заслуживаю и сейчас. Его присутствие – единственное, что реально среди этого тумана, мороси, боли, льда.

– Я потеряла своих детей, – выдавливаю я между хриплых рыданий. – О боже, я их потеряла! – Эта боль гнездится в моем сердце, в моем чреве, где я их вынашивала, и она настолько первична, что я не знаю, как ее пережить.

– Нет, не потеряла, – говорит мне Сэм, и я ощущаю, как царапается щетина, когда он прижимается щекой к моей щеке. – Ты никого не потеряла. Но ты действительно хочешь, чтобы их отец убил их мать? Ты думаешь, это спасет их? Я знаю, каково это – чувствовать себя единственным выжившим; это буквально выворачивает тебя наизнанку. Не поступай так с ними. – Я чувствую, как он сглатывает. – Не поступай так со мной.

Мы долго стоим так на холоде, озаряемые огнями проносящихся мимо машин, промокшие под моросью, а потом я говорю:

– Я постараюсь.

Я имею в виду «постараюсь выжить».

И я сама почти верю в это.

* * *

То, что Сэм не позволил мне прыгнуть под машину и не хочет отдавать меня в руки Мэлвина, не означает, что наша дружба восстановлена. Я не знаю, существует ли что-либо между нами. Мосты, которые мы возвели из времени, заботы и доброты, теперь разрушены, и по дну глубокой пропасти бежит яростный поток.

Примерно час мы едем в тяжелом молчании, потом Сэм говорит:

– Нам нужно заправить машину. И самим поесть не помешает.

Я не могу даже думать о еде, однако киваю. Не хочу спорить. Я боюсь, что малейшее разногласие между нами отправит нас кувырком в этот горный поток.

Он сворачивает на стоянку возле одного из крупных сетевых заведений; парковка вмещает несколько десятков машин, а торговый центр представляет достаточно широкий ассортимент магазинов, а также ресторан и душевую для усталых дальнобойщиков. Мы занимаем выгородку в обеденном зале и едим жареную курятину с картофельным пюре. Еда слегка подбадривает меня.

– Ты поедешь обратно в Стиллхауз-Лейк? – наконец спрашиваю я Сэма. – Или… домой?

Я вдруг понимаю, что не знаю, где находится его дом. Мы никогда не говорили об этом.

– Я еще не решил, – отвечает он. Мы оба сосредоточенно едим, как будто от каждого кусочка зависит наша жизнь. – Я думаю об этом. – Бросает на меня взгляд – такой короткий, что я едва успеваю его заметить. – Если ты не делала того, что показано на тех записях…

– Не делала. – Каким-то образом мне удается сказать это тихо, хотя хочется выкрикнуть во весь голос. Бить кулаками о стол, пока не разобью их в кровь.

– Если ты этого не делала, – повторяет он безо всякого выражения, – то я не могу позволить тебе подвергнуться опасности просто так. Кто-то должен прикрывать тебя.

Прикусываю внутреннюю поверхность щеки, чтобы не ляпнуть какую-нибудь глупость. Во рту появляется привкус меди, и я понимаю, что укусила себя до крови. У меня возникает дурацкое, безумное побуждение сказать ему, что я сделала все то, в чем меня винят, и крикнуть, чтобы он отвалил на хрен и отпустил меня. Я знаю, что сейчас это было бы самым милосердным. Нынешняя ситуация рвет его на части. Я вижу это по тому, как осторожно он движется, как будто ему приходится продумывать каждое свое действие, каким бы обыденным оно ни было. Мы внушили друг другу мысль о том, что сможем преодолеть все это, а теперь… теперь мы просто не можем.

– Порекомендуешь кого-нибудь? – спрашиваю я его.

Сэм кладет вилку и откидывается на истертую пластиковую спинку диванчика. Он смотрит мне прямо в глаза, но впервые за все время я ничего не могу в них прочитать. Сплошной контроль, ничего на поверхности.

– Я мог бы порекомендовать многих, – говорит он. – Но никого достаточно надежного, чтобы ты не обдурила его.

– Сэм…

– Нет. – Это тихий, но резкий приказ, и я вижу пламя, вспыхнувшее в глазах Сэма при этом коротком слове. Подавленную ярость. – Если ты лжешь мне, клянусь богом, я уйду и оставлю тебя умирать, потому что именно этого ты и заслуживаешь. Понятно?

Мне следует сказать ему, чтобы он просто уезжал прочь, немедленно. Я знаю, что должна сделать это. Сэм – хороший человек, которому пришлось пройти трудный путь. Но я могу быть либо честной и жестокой, либо доброй и лживой.

Он не поблагодарит меня за такую доброту. И правда заключается в том, что он мне нужен.

– Я не стала бы лгать тебе, – говорю я совершенно искренне. – Я никогда не помогала ему. И никогда не буду. Я хочу, чтобы он умер. И ты можешь помочь мне добиться этого.