Смутно вспоминается его имя — Рарох. Ну да, уже видел в Америке, хотя вроде в компьютерной игре. И сейчас с ним играют, как кошка с мышкой. Скорее три кошки, куда свирепее тех, что повстречал на Алтае.

— Уж так получилось, — говорит он, и на этот раз ничто не сковывает язык.

Женщина смеется, и в этот раз будто холодновато звенят колокольчики.

— А он мне нравится, не нагл. Давайте оставим его в живых. Все равно на его место подыщут другого.

— Как скажешь, сестра, — равнодушно говорит Рарох. А Темный воин только пожимает плечами.

В течение всего разговора что-то все сильнее давит на голову Варламова. Наконец тьма заливает глаза, и он оседает на пол.

Темнота…

Он очнулся от монотонного шума, с обеих сторон сдавливали чьи-то плечи. Поднял глаза: он в машине, та петляет по развязке, приближаясь к распластанному как спрут зданию. Иероглифы, а под ними английская надпись — «аэропорт ОРДОС».

Снова подвезли к стоянке самолетов, снова «Великий поход 929», а у трапа передали… тем двоим, что задержали Варламова на террасе Киёмидзу-дэра! Третьего, кому он врезал по физиономии, не было. Обрадовался им, как родным.

Те не выразили никаких чувств, но Варламова только вежливо придерживали за локти. Снова воздушная тюрьма, внизу пелена облаков. Спустя два часа приземлились.

В Ордосе не было снега, а тут он лежал. На этот раз Варламова вывели после пассажиров и, посадив в машину, повезли к краю летного поля. Все же успел разглядеть на аэровокзале надпись — БОЛИ. Сердце упало, он опять вернулся в Хабаровск. Большой круг, долгий круг, а впереди опять неизвестность.

Этот самолет был небольшой и на лыжах вместо колес. Варламов летал в таких на севере Канады. Короткий разбег, снова внизу облака, но потом над ними встают вершины гор, а облака становятся реже и скапливаются по ущельям.

Горная страна: путаница хребтов, занесенные снегом цирки, ни следа людских поселений. Куда его везут?

В полете проходит часа два, горы отступают назад, и самолет начинает снижаться.

Белый платок раскинут у края гор — замерзшее озеро. Лыжи ударяются о снег, самолет трясет, но вскоре он останавливается. Пилот не глушит моторы, от винтов бегут снежные вихри. Один из сопровождающих открывает дверь, и колючие снежинки врываются в самолет. Тычет на дверь — выходи!

Второй отстегивает ремни, и Варламов поднимается. Странно, зачем сюда привезли?

Первый вытаскивает какой-то ящик и сует ремень от него в руку Варламова. Второй нахлобучивает ему на голову меховой треух. Оба подталкивают к двери.

— Гомэннасай, — говорит один. Сацуки объясняла, что это значит «извините».

Варламову приходится сойти по лесенке, ему спускают ящик. Жестами показывают отойти, и он покорно бредет от самолета. Лесенку втягивают, сильнее раскручиваются винты, и самолет начинает разбег. Вот он в воздухе, вот превратился в пятнышко на фоне хмурого неба.

Варламов уныло оглядывается.

Вокруг никого, только белая гладь замерзшего озера, да темные полоски леса по берегам. Открывает ящик — какое-то рыбацкое снаряжение. Зачем оно? Внезапно от догадки стынет кровь: судя по длительности полета, он снова в Российском союзе. Поехал на рыбалку и замерз, какая жалость. Вот так, наверное, и сообщат в Канаду.

Ветер пронизывает легкую, не по сезону, одежду, мерзнут руки и ноги. Варламов поворачивается спиной к ветру и бредет, таща за собой ящик. На него можно будет сесть, когда не останется сил идти. Что же, замерзнуть насмерть не самая плохая смерть. Хотя лучше бы вместе с Сацуки, на Киёмидзу-дэра…

Она заболела. Уже давно было неважное самочувствие, после того как увидела те фото, а сегодня едва смогла встать с постели. Добралась до ванной, оглядела себя в зеркале, кое-как умылась. Позвонила Инес, чтобы заехала забрать детей. Как хорошо, что двоюродная сестра живет рядом — настояла, чтобы купили дом тут, хотя Юджин полагал, что дорого. Когда Ивэн и Кэти заглянули в спальню, удивленные, что не видят маму на кухне, сказала им завтракать одним и подождать Инес.

В больницу не поехала — она знает, что с ней. Снова легла в постель, чувствуя, как жар разливается по телу. Постепенно впала в забытье.

Она бродила по какому-то лесу, где земля была покрыта горячим пеплом, а стволы деревьев черны. Поверх сучьев без единого листка нависало багровое небо. Мучительно хотелось пить.

Она остановилась и поглядела по сторонам, с трудом поворачивая голову. Почему все бросили ее?

Словно прохладное дуновение погладило левую щеку. Побрела в ту сторону, а между мертвых деревьев навстречу стал подниматься туман.

Она вошла в туман, и вместо жара тело стал пронизывать холод. А вот и его источник — черный ручей лениво течет в мшистых берегах. Откуда здесь взялся мох?

Она обессилено опустилась на него и подняла глаза. На той стороне тоже мох, и из него поднимаются белые цветы на высоких стеблях. Цветы очень красивы, она никогда не видала таких.

— Джанет! — слышит она.

Даже повернуть голову оказывается трудно, тело перестает подчиняться ей. Наконец это удается.

Женщина стоит на другом берегу, и Джанет сразу узнает ее. Жемчужно мерцает длинное платье, а лицо так же прекрасно и холодно.

— Ты подошла к концу пути, — слышит Джанет. — Ты знаешь, что с тобой. Твое тело больше не в силах бороться.

Джанет горько улыбается.

— Ну что же, — говорит она. — Спасибо и за то время, что было.

Женщина вдруг оказывается вблизи, лишь темная вода разделяет их.

— Ты хочешь вернуться в свой мир быстротекущего времени? Твоя жизнь в нем может быть продлена.

— Щедрый дар, — выговаривает Джанет. — Чем я должна заплатить?

— Тебе нужно только простить Юджина. За все. Это скорее я виновата.

— За все? Выходит, я еще чего-то не знаю? Действительно, велики и многосложны планы Владык.

Женщина улыбается, и словно теплом веет на вконец замерзшую Джанет.

— Велики, — соглашается она. — Но не так сложны. Тебе надо всего лишь любить Юджина. И мне нравится, что ты сохранила чувство юмора.

— Я люблю мужа, — говорит Джанет. — Я любила бы и дальше. Но я умираю.

— Если так, ты вернешься. Но тебе надо поклясться. Опусти правую руку в эту воду. Только кисть.

Зачем? Все кажется таким неважным, лучше лечь в этот мох и закрыть глаза.

Она опускает правую руку в воду.

И едва не кричит, но не хватает сил: вода невероятно холодна, словно ледяной кинжал пронзает ее до самого сердца.

— Вынь, — слышит она издалека.

Джанет выдергивает кисть и смотрит на нее, боясь, что та превратилась в кусок льда. Женщина на том берегу произносит тихим речитативом: