Услышав об этом, София только кивнула. Она слишком хорошо знала киноиндустрию, чтобы удивляться подобным вещам.

Наедине с ней Джек возмущался. Дескать, какая несправедливость! Но публично ничего не сказал. Если журналисты спрашивали, как он относится к тому, что его жена больше не будет сниматься в фильмах, которые прославили их обоих, он отвечал:

– Проект находится на этапе подготовки к съемкам. Я пока не вправе комментировать решения продюсеров.

Словно речь шла о незавершенном судебном процессе и он не хотел оказывать давление на присяжных!.. София мысленно внесла это маленькое предательство в список обид, которые ей пришлось проглотить. А когда она вернулась в Лос-Анджелес, Джек ее бросил.

Она думала, что причина его ухода в произошедшей с ним перемене и что он еще может стать прежним. Нужно только побольше времени провести вместе. Увы! Если кто-то и изменился, то это она, София. А вот Джек всегда был таким, какой он есть. Даже в их первый совместный вечер он отнесся к ней довольно своеобразно. «Вы слишком красивы, чтобы все это знать», – сказал он, когда София заявилась к нему домой и объяснила, как нужно снимать кино. Тогда она приняла эти слова за комплимент (и, возможно, не ошиблась), но теперь они виделись ей в ином свете. Джек как будто обвинял ее в каком-то коварном притворстве, в желании выдать себя за одно, хотя на самом деле она представляла собой нечто совсем другое, непонятное ему. «Да, – думала София, – он считает меня красивой. Но с годами красота уйдет. Буду ли я тогда хоть сколько-нибудь для него значить?» Поначалу казалось, что он ее обожает и что она очень нужна ему. Нет, он, конечно, ее любил. Во всяком случае, первое время. Однако, возможно, к этой любви с самого начала примешивалась ненависть.

Чем ближе был назначенный час таинственной ночной прогулки с Фредом, тем яснее Джейн видела, что эта затея – безумие. Сидя у окна в гостиной, она закусила губу. София, добившаяся некоего успеха в своих изысканиях, посулила ей скорое возвращение в 1803 год и, бодро помахав рукой, ушла. Джейн поблагодарила, терзаясь чувством вины. Тайком ускользнуть из дому втайне от своей единственной союзницы – не только достойно порицания, но и весьма неумно. Нарушив запрет, Джейн могла лишить себя последней возможности вернуться в свой век.

И все же она не смогла отказать Фреду. Надев лучшие мужские штаны и рубашку из тех, что дала ей София, она несколько раз тщательно расчесала волосы и столько же раз себя выбранила. Затем принялась нервно щелкать вещицей, включавшей и выключавшей волшебную свечу, и за этим занятием даже не заметила, как вошел Фред.

– Что вы делаете? – спросил он с выражением веселого удивления.

На нем были черные брюки и зеленая рубашка с закатанными до локтей рукавами. В глазах волнующе мерцал изумрудный отсвет. Джейн перестала мучить выключатель и пожала плечами:

– Ничего. Просто любуюсь настольным светильником.

Она провела пальцем по ножке лампы, делая вид, будто внимательно ее изучает.

Фред усмехнулся:

– Вы западаете на электроприборы вообще или ваше внимание привлек именно этот?

– Я чрезвычайно западаю на все светящиеся приспособления, – ответила Джейн, оторвав взгляд от светильника.

Она не знала, сердиться ли ей на Фреда за то, что он не перестает ее дразнить, или же страшиться трагических последствий ночной прогулки в его обществе. Оба чувства были слишком сильны.

– Ну что? Идем?

Они зашагали по темным улицам к центру Бата.

– Куда мы все-таки направляемся? – спросила Джейн.

Фред не ответил. Они пришли к чугунным воротам. Фред отпер тяжелый замок, открыл створку и протянул Джейн руку. Она подала ему свою, и он ввел ее в каменное здание. Первое время в темноте почти ничего нельзя было разглядеть. Чувствовалось только теплое прикосновение Фреда. Джейн приказала себе не дышать слишком часто. Мысли путались, ни на одной из них она не могла сосредоточиться дольше, чем на одно мгновение.

Между тем Фред потянул ее к арке, оказавшейся входом в сводчатый туннель, прорубленный в камне и грубо вымощенный битым плитняком. Джейн споткнулась и упала бы, но Фред вовремя ее подхватил, и они продолжили путь.

– Вы ведете меня к моей погибели?

– Скоро узнаете.

Туннель закончился. По-прежнему ничего не видя, но почувствовав, что воздух сделался другим, Джейн предположила:

– Мы снова на улице? – Фред выпустил ее руку и куда-то пошел. –   Сэр, не оставляйте меня здесь одну!

– Я сейчас, – весело ответил он.

Джейн замерла как вкопанная, надеясь, что на нее не нападет какое-нибудь привидение. Ничего не видя дальше, чем на фут от собственного носа, она различала только каменную кладку стены и нечто наподобие колонны. Лицо и плечи ощущали влажность теплого воздуха.

– Если вы сейчас же не вернетесь, я закричу! – сказала она в темноту.

– Потерпите секунд десять, – ответил Фред непонятно откуда.

Джейн мысленно сосчитала до десяти, но ничего не произошло. Она уже открыла рот, чтобы исполнить свою угрозу, но в этот момент над ней вспыхнул яркий желтый свет. Она подняла голову и воскликнула:

– Боже! У меня пятна поплыли перед глазами!

– Зачем же вы смотрели на свет? Хотя, наверное, я должен был вас предупредить. Извините.

Привыкнув к освещению, Джейн ахнула и попятилась. Перед ней был просторный двор, окруженный двойной галереей. Второй ярус опирался на греческие колонны из теплого золотистого камня. Сверху глядели горгульи. Середина двора была не засажена травой и не замощена, но заполнена пастельно-зеленой водой.

– Это купальня! – удивилась Джейн.

Фред рассмеялся:

– Не просто купальня, а та самая. Главнейшая из всех купален.

Он повернул свой огромный фонарь, и мощный луч упал на воду, осветив пар, который, клубясь, поднимался с поверхности.

– Мы в римской купальне Насосной залы? – догадалась Джейн.

Фред кивнул:

– В той самой «бане», которая дала название городу[18].

Джейн принялась благоговейно озираться. Это место было еще прекраснее, чем она себе представляла.

– Не могу не согласиться. Но как нас пустили сюда в такое время?

– А нас никто и не пускал, – ответил Фред. – Ш-ш-ш! Никому не говорите.

Джейн посмотрела на него, ожидая объяснений. Тогда он спросил:

– Видите эти статуи?

Она еще раз обвела взглядом галерею и поняла, что ошиблась, приняв за горгульи скульптуры Нерона, Клавдия и Юлия Цезаря. Они стояли над водой и, казалось, наблюдали за всем происходящим в купальне.