– Она все время пытается помочь мне стать счастливым.

– Это хорошо.

– Ничего хорошего.

– Почему?

– Она включает музыку, которую я раньше слушал. «The Clash» или еще что-то…

Майкл умолкает. В ушах звучит композиция «Полицейские и воры», будто ее снова включили. Он вспоминает, как прошлым вечером Крисси постукивала кубиками льда в стакане с джином и тоником. «Эй, Микки, – сказала она и вставила диск в проигрыватель, – послушай-ка вот это…» Затем добавила звук и сходила в кухню за банкой пива для него. Майкл вспоминает, как подумал, что не хочет ни музыки, ни пива. Впрочем, он не проронил ни слова, просто стоял беспомощный посреди гостиной. «Я рада, что ты дома, – сказала Крисси и звякнула стаканом о банку. – Я скучала по тебе, любимый. Может, потанцуем?»

Она покачивала бедрами и улыбалась…

– А что вы? – спрашивает Леона.

Майкл пожимает плечами. Как объяснить это ужасное чувство, когда что-то, раньше приносившее удовольствие, теперь даже близко не трогает? Ничто не трогает в этой унылой, одинокой, никчемной дыре, в которой он обитает. За несколько дней после Мореленда он еще больше отдалился от людей.

– Мне хотелось, чтобы она ушла. Она выглядела нелепо, – наконец выдавливает он, замечает у ногтя сухую кожу и с силой дергает.

Леона смотрит на него с содроганием, затем говорит:

– Крисси не в депрессии. Возможно, на ее взгляд, в вас есть нечто, о чем вы просто забыли. Она хочет, чтобы вы вновь увидели очарование некоторых вещей и стали прежним.

– Она то и дело просит меня смотреть на вещи позитивно и с надеждой, а я объясняю, что не понимаю. И она пробует что-то другое. Я опять объясняю… Так мы и ходим по кругу, а в конце она сдается и говорит, что мне нравится чувствовать себя несчастным.

– Вчера тоже так было?

– Да. Она ставила еще пару дисков… Ничего не получилось.

– Похоже, она вас любит, да?

– Почему?

– Немногие женщины станут терпеть панк-рок, какими бы несчастными ни были их мужья.

Леона смеется, но Майкл не обращает внимания и принимается колупать кожу вокруг следующего ногтя.

– Значит, вы за нее.

– Нет. Здесь я за вас, если в этой ситуации вообще можно принять чью-то сторону. Мне хочется помочь вам обоим лучше понять друг друга.

Мне не надо, чтобы она меня так сильно любила, думает Майкл. Тогда я не буду чувствовать себя обязанным что-то предпринимать.

Леона быстро пишет в папке.

– Сегодня я пришла в том числе и для того, чтобы проверить, насколько выносима для вас домашняя обстановка.

Невыносима, думает Майкл. Но скажи я так, и меня снова запрут в лечебницу, а там еще хуже.

– Все нормально, – лжет он.

– Хорошо…Тогда я хотела бы задать еще один вопрос, чтобы кризисная группа могла правильно реагировать на ваши потребности.

– Да?

– У вас когда-нибудь возникали мысли о самоубийстве?

Это ловушка, думает Майкл. Если скажу «да», она упечет меня в Саннивейл. Или заставит принимать таблетки. В голове сумбур, и он не в силах сообразить, что отвечать.

– Едва ли.

Леона пристально смотрит на него.

– Что это значит?

Нужно выражаться яснее, понимает он.

– Меня все устраивает. У нас с Крисси все клево. Лучше я буду здесь, чем в вашей поганой лечебнице.

– Как насчет лекарств?

– Ни за что.

– А если все-таки попробовать? Теперь, когда вы дома, возможно, вы поймете, что я предлагаю их не с целью облегчить жизнь персонала в Саннивейле.

Сейчас Майкл просто не в состоянии все это проанализировать.

– Поговорим в следующий раз.

У Леоны дергаются уголки губ – похоже, она пытается скрыть улыбку.

– Как скажете…

Она пролистывает папку, задерживает взгляд на одной из страниц и ведет ручкой вниз по какому-то списку.

– Вам повезло. В понедельник я опять дежурю. Тогда и поговорим.

– Хорошо.

Больше он ничего вымолвить не может. Мозг перегружен и отключается.

– Ой-ой-ой! – произносит Карен, заметив заплаканные глаза Эбби и пятна на ее щеках. – Тяжелый сеанс?

Эбби кивает.

– Иди сюда. – Карен похлопывает по дивану между ней и Таш. Места там мало, но Эбби определенно нуждается в утешении.

– Ничего, я пересяду, – говорит Таш и встает. – Тут слишком тесно.

Она устраивается в кресле в углу холла.

– Ой, прости. – Карен морщится.

Черт, как бестактно с моей стороны, думает она. Подчас трудно не забывать о том, что у каждого свои проблемы.

Эбби усаживается на подушки, и Карен подставляет ей свое плечо. Когда та опускает голову, она поглаживает ее волосы.

– У тебя все будет в порядке. Последние несколько дней были сложными, но скоро все наладится.

– Ты правда так думаешь? – вполголоса спрашивает Эбби.

– Да.

Карен замечает, что у Эбби выдается вперед нижняя губа: она дуется, совсем как Молли, когда расстроена. Внезапно ее посещает мысль: а ведь мать Эбби далеко и даже, наверное, не знает, через что приходится пройти ее дочери. Вся забота Эбби направлена в одну сторону – к Каллуму, думает Карен. Неудивительно, что у меня срабатывает материнский инстинкт. Я счастливая, вдруг понимает она с признательностью. Пусть меня беспокоит моя мама, пусть у меня не получается заботиться о самой себе, но мы с ней, по крайней мере, приглядываем друг за другом.

– Никак не перестану думать о Гленне и об этой женщине, – говорит Эбби.

– Могу себе представить.

Если я когда-нибудь встречусь с этим Гленном, то уж точно молчать не стану, думает Карен.

– Судя по тому, что ты рассказала в группе сегодня утром, он настоящий мудак, – говорит Таш.

Эбби поднимает голову, и Карен с радостью замечает улыбку на ее губах.

– Ты права. От него даже у святого терпение может лопнуть.

– Ну и пошел он тогда, – кивает Таш. – И она вместе с ним.

– Вот именно, – соглашается Эбби. – Только я все думаю о них… Понимаешь…

Карен чувствует, как по телу Эбби проходит дрожь.

– Не люблю женщин, которые трахаются с чужими мужьями, – говорит Таш.

Карен восхищается, как откровенно она излагает свои моральные установки. За относительно короткое время Таш стала гораздо расслабленнее – тик уже почти незаметен.